Читать книгу - "Жила Лиса в избушке - Елена Посвятовская"

— Кротов, что ли? — Варя цокнула языком и махнула рукой. — Ой, перестань. Смешно даже. Кому он только не обещал.

— Никому, — Ника сильно замотала головой. — Он вызывал меня, ты знаешь. Мы два часа говорили, как дальше с проектом, кому что отдать, все обсудили тогда. Сказал: только вы, Вероника Анатольевна, достойны...

— А я, значит, недостойна? — усмехнулась Варя.

Ника молчала, по ее щекам быстро-быстро катились слезы. Сначала она не вытирала их, но слез становилось все больше, прозрачные, крупные, летели вниз ко всем чертям. Подбородок, такой мокрый подбородок — почему-то там она ловила их, смахивала.

— Варя, — сквозь эти слезы и ладони выдохнула вдруг Ника. — Ты с ним... с этим уродом, да?

Закружился, завертелся лиловый шар с серебряной посыпкой. Варя горестно качнула головой, и в глазах ее тоже качнулись слезы, слезы — это же заразно.

— Ты совсем, что ли? Шарики за ролики... или это 38 и 9 твои?

Так и плакали потом в разные стороны. В огромных чернильных окнах валил снег.

Варя незаметно взглянула на часы-кулон, произнесла медленно:

— Представляешь, я, когда сейчас к тебе ехала, думала, отмечать будем. Так бежала, дура...

Ника зарыдала в голос: “Варя, прости”, — сорвалась с дивана, полетели на пол похотливые пастушки и лососевые амуры. Варя с готовностью потянулась навстречу.

Потом всхлипывали друг другу сокровенное: думала, свобода, сама решения принимать, от кретинов не зависеть, плюс двадцатка к окладу, на дороге не валяется — у тебя хоть дети, муж вон в Липецке, девятый год на квартирах живу, а сначала вообще по общагам, даже с температурой в гости, пригласил бы кто, да твой, твой проект, только мне теперь за него по шее получать, на вот салфетку.

Запивали все горячим чаем. Ника, подняв с пола подушку, устроилась у Вари на коленях. Молча содрогалась всем телом, уже успокаиваясь. Странный сквозной ужас под ложечкой, мятный, от которого задохнулась полчаса назад, напомнил, как уходила от нее пятилетней мама в Боткинской. Вокруг все говорили: “Нельзя плакать, стыдно” — почему нельзя-то? — а мама все уходит и уходит по коридору. Запах хлорки и запеканки творожной, “укольчики, укольчики, готовимся”, шлепок отгоняет боль, “сейчас поспишь”, последний раз ресницы тяжелые приоткрыть — кто-то утенка положил у лица: не плачь, девочка. Пластмассового.

Варя, качая головой, гладила Нику по теплым волосам, проверила мимолетно, нет ли грязи под ногтями от кухонной возни; урчал кот, бликовал кулон на груди.

— Мама после сорока вдруг обнаружила, что меняется, ну, внутри, — заговорила, поднимаясь, Ника. — С каждым годом все терпимее и добрее. Спокойнее. Что-то такое я начала чувствовать в себе год назад. Какие-то зачатки этих превращений. Варь, да я не про сегодня. Просто думаю: если все так, что же тогда с нами будет к шестидесяти?

Варя оживленно плеснула себе в кружку остатки водки и подцепила на вилку кусок вареной курицы, который не доела Ника. Аккуратно сняла с него студенистую кожицу.

— А это кому? — Ника ткнула в кожицу на блюдце.

— Поделитесь, — хихикнула Варя в сторону кота, затараторила потом: — Я понимаю, о чем ты. У всех так. Это называется мудрость... ну, или растущее безразличие к миру. Одно и то же. В шестьдесят мы станем идеальными, снисходительными к придуркам, будем всех прощать, голубые волосы, твидовые юбки с запáхом... благородно.

Водка в поднятой руке бодрила.

— С нетерпением жду лучших лет нашей жизни! Твое здоровье, Светлый!

Кот прыгнул Нике на колени, замер, приноравливаясь, и через мгновение свернулся там большим серым калачом. Ника задумчиво смотрела на Варю:

— Тогда откуда на улицах так много злых старух?

Они смеялись и смеялись, кружился лиловый шар, и, конечно, уже могли бы и остановиться, кот-калач недовольно приоткрыл желтый глаз, — но останавливаться не хотелось: после всех этих пролитых слез так хорошо было смеяться вместе.