Читать книгу - "Следы на песке - Мишель Бюсси"

Кстати сказать, многих американец интересовал больше красавицы.

Каждому хотелось посмотреть, как Алан разливает белое вино и кальвадос, послушать, как говорит на местном наречии, веселя крестьян и разбивая сердца девушкам под бдительным присмотром Лизон. Об Алане говорили «наш американец», а близкие друзья в шутку называли его «дезертиром».

Завсегдатаи бара любили этого надежного, слегка застенчивого, улыбчивого верзилу и гордились, что он остался с ними, очарованный первой красавицей Шато-ле-Дьябль. В некоторых нормандских деревнях был военный музей или кладбище, памятник или новая церковь. А в Шато-ле-Дьябль – собственный американец!

Лизон и мечтать не могла о таком счастье. Юная легкомысленная девчонка, бродившая по ландам, превратилась в прелестную женщину, жизнерадостную, но благоразумную. Ей было хорошо, ничто не омрачало ее отношений с Аланом, разве что два-три маленьких облачка на бескрайнем голубом небе.

Единственным камнем преткновения был вопрос о ребенке. Лизон настаивала, Алан не сдавался.

– Каждые двадцать лет случается война, – говорил он. – Я не хочу заводить малыша и растить его до совершеннолетия, чтобы он потом оказался в каком-нибудь незнакомом краю и стал там убийцей… или трупом. Или тем и другим одновременно.

На все возражения Лизон Алан отвечал:

– Ты не поймешь, тебя не призывали в армию, не сажали на десантный катер, не выбрасывали в шторм на побережье чужой страны. Ты не бежала под пулями по пляжу и не стреляла в ровесников только потому, что они говорят на другом языке.

Крыть такие аргументы было нечем, но Лизон не теряла надежду, что Алан со временем передумает. Они молоды, так что успеется.

Лизон ошиблась – Алан продолжал упорствовать. Она недоумевала: он ведь любит детей, ловко обращается с чужими – а своих не хочет? Может, есть какая-то причина – американская, с довоенных времен?

Алан не любил вспоминать прошлое. В самом начале их отношений он сказал Лизон, что дома у него не осталось ни родных, ни друзей, и ей пришлось довольствоваться этим, хотя в голове гвоздем засел неприятный вопрос: что, если Алан Ву – ненастоящее имя? Вдруг у него есть семья в Америке? Жена? Дети? Это бы все объяснило… Лизон гнала подозрения прочь – в конце концов, это лишь крошечная туча на ярко-синем небосклоне ее счастья.

Впрочем, было и кое-что еще – письма.

Алан регулярно получал из Америки письма в надушенных конвертах, надписанные одним и тем же женским почерком. Он садился сочинять ответ подальше от Лизон и всегда сам относил письмо на почту. Сначала она дулась, любопытничала, изображала ревнивую досаду, но Алан отвечал всегда одно и то же:

– Ничего интересного тут нет, уверяю тебя!

Через несколько лет Лизон сдалась и перестала задавать вопросы, но, когда приходило очередное письмо из Америки, не могла не думать о плохом.

В январе 1964 года все нормандское побережье готовилось отмечать двадцатилетие высадки союзников. А в Шато-ле-Дьябль решили устроить праздник в честь юбилея встречи Лизон и Алана. Они так и не поженились из-за проблем с его гражданским статусом.

10 января, обычным зимним утром, Алан вышел на кухню, и вид у него был странный. Он не спал всю ночь – впервые после 1945 года, когда его мучили кошмары. Накануне они провели вечер с друзьями. Пришли Шавантре, кузен Лизон; ее детский воздыхатель Тетрион; Поль Тесье, которого все называли Учителем, хотя никто не знал, работал ли он когда-нибудь в школе; Фернан Приер, архивист из Кана. Все веселились, вспоминали юные годы, и бар закрыли позже обычного.

Алан и Лизон сидели за столиком в холодной кухне, она смотрела на любимого и предчувствовала дурное.

– Я должен вернуться в Штаты, – мягко сказал он.

Она молчала.

– Ненадолго. Улажу одно дело и вернусь.

В последнее время Алан не получал писем, его никто не навещал, так почему он выглядит столь потрясенным?

– Что случилось? – спросила Лизон.

– Прости, милая, не могу сказать. Тебе лучше ничего не знать.

Двадцать лет Лизон мучил страх, что Алан однажды заскучает, покинет ее и вернется на родину, к прежним привязанностям. Поэтому она так боялась писем из Штатов. Но зачем уезжать сейчас?

Он решил, что двух десятков лет изгнания более чем достаточно?

– Устал от Франции?! – взорвалась Лизон. – И от маленькой француженки? Решил, если не сможешь сейчас, потом будет поздно, придется доживать свой век на чужбине?

– Нет, Лизон, клянусь, ты ошибаешься! – Алан изо всех сил пытался сохранять спокойствие.

– Дело в женщине? Той, что пишет тебе? Она твоя любовница? Твоя невеста? – Лизон задохнулась от негодования и замолчала. – Или жена? Может, у тебя и ребенок есть?

– Нет, Лизон.

– Тогда объясни, почему ты решил уехать именно сейчас? Расскажи наконец, от кого эти письма!

– Успокойся, Лизон, я вернусь через несколько недель.

– Возьми меня с собой!

– Не могу, я должен поехать один.

– Америка далеко…

– Но время пролетит быстро.

Бушевавшая в душе Лизон гроза сменилась мелким печальным дождиком, какой часто подолгу идет в Нормандии.

– Я буду ждать тебя, Алан, – сказала она, – вернешься ты или нет. Мне все равно, есть у тебя другая женщина или нет, я не перестану ждать. Никогда.

– Верь мне, очень тебя прошу. Да, я еду из-за женщины – той, что писала мне двадцать лет. Но не потому что люблю ее, все ровным счетом наоборот!

Алан замолчал. Слезы текли по щекам Лизон, капали на клеенку.

Не слишком щедрый на нежности Алан попытался утешить ее.

– Я вернусь, и, если не передумаешь, мы заведем ребенка… Еще не поздно, нам с тобой нет и сорока. Может, ему повезет: он будет слишком юным и его не возьмут на ближайшую войну, а на следующую он не попадет по возрасту. Но прежде я должен сдержать данное давным-давно слово.

Лизон еще долго сидела за столом и плакала. Потом снова плакала, глядя вслед автобусу, который увозил Алана в Кан.

– Я буду ждать тебя, – прошептала она, обращаясь к облаку пыли.

Лизон сдержала слово.

Она ждала его. И больше никогда не видела.

Серый дождик навсегда поселился в ее душе.