Читать книгу - "Глиняный мост  - Маркус Зузак"

Мы нашли его выше по течению, где начинаются эвкалипты.

Что мы вообще могли ему сказать?

Майкл просто стал рядом; а когда мы молча двинулись к дому, бережно приобнял за плечо.

Я остался ночевать, а как иначе.

Клэй уступил мне свою постель, а сам сел, прислонившись к стене. Шесть раз за ночь я просыпался, и Клэй сидел прямо.

На седьмой раз он, наконец, упал.

Он лежал на полу, на боку, и спал.

Утром он взял с собой только содержимое своего кармана: ощупывание выцветшей прищепки.

В дороге сидел на переднем сиденье, с прямой спиной. Все смотрел в зеркало заднего вида, почти надеясь увидеть ее.

Раз он сказал:

– Останови.

Он подумал, что его сейчас стошнит, но ему просто было холодно, очень холодно, и он считал, что она нас догонит, но так и сидел один на обочине.

– Клэй?

Я окликнул его раз десять.

Мы вернулись в машину и продолжили путь.

* * *

В газетах писали о самой перспективной молодой наезднице за последние десятилетия. Писали о старом Макэндрю, который на фотографиях напоминал переломленный черенок метлы. Писали о жокейской династии и как мать хотела ее остановить – не пустить в этот спорт. Братья спешили на похороны из деревни.

Писали про девяносто процентов.

Девяносто процентов жокеев каждый год получают травмы.

Писали о жестоком бизнесе, о, как правило, жалких доходах, об одной из самых опасных профессий в мире.

Но о чем не писали в газетах?

Там не писали о солнце – какое оно было большое и близкое за ее плечами, когда они разговаривали в первый раз. О его теплом блеске на ее предплечьях. Не писали о звуке ее шагов, когда она приходила на Окружность и, приближаясь, шелестела по траве. Не писали о «Каменотесе», как она брала его почитать и всегда возвращала. Или как она любила его сломанный нос. Что толку от газет?

А в довершение всего там не писали, было ли вскрытие, или о том, лежала ли на ней минувшая ночь; все были уверены, что это несчастный случай.

Ее не стало за миг – раз и всё.

Макэндрю решил больше не тренировать.

Все говорили, что это не его вина, и были правы; таков этот спорт, здесь бывает все, а уж он-то заботился о своих жокеях, как никто.

Все так и рассудили, но ему нужен был отдых.

И точно как Кэтрин Новак с самого начала, защитники лошадей говорили, что это трагедия, но и гибель лошадей тоже трагедия: заезженных или отбракованных. Этот спорт убивает всех, так говорили.

Но Клэй знал, что дело в нем.

Добравшись домой, мы долго сидели в машине.

Мы превратились в нашего отца после смерти Пенни.

Молча сидели. Молча уставившись.

Даже если бы в машине водились леденцы или драже, мы бы к ним не притронулись, это точно.

Клэй думал снова и снова: это не случайность, это все я, это я.

Надо отдать должное остальным, они пришли.

Они пришли и сели в машину с нами, и сначала каждый сказал только «Привет, Клэй». Томми, самый юный, желторотый, пытался заговорить о хорошем, например, как она пришла, и мы все с ней знакомились – эти воды еще нахлынут, – и как напрямую проскочила через дом.

– Помнишь, Клэй?

Клэй не ответил.

– Помнишь, как она в первый раз встретила Ахиллеса?

В этот раз он не убегал, просто ходил по лабиринту улиц; дорогами и полями конных кварталов.

Он не ел, не спал и не мог разминуться с чувством, что видит ее. Эта девушка всегда стояла где-то на краю зрения.