Читать книгу - "Исключительные - Мег Вулицер"

– Я знаю, что ты играешь, Джона. Видела гитару в твоей комнате в общежитии.

Однако эта гитара была худшим инструментом, на котором Джоне доводилось играть, – абсолютно расстроенный кусок дерьма, который просто выкидывают, – и он потратил несколько минут, безуспешно пытаясь настроить ее, и стал играть; вокруг него было человек двадцать пять, и все они пели. Они хвалили его игру, не подозревая о музыкальном опыте Джоны.

Засыпая в жилом отсеке для мужчин – что-то вроде большого чердака с подстилками для сна из дешевых ковров прямо на полу, – Джона чувствовал себя довольным и вымотанным. Пару часов он добирался сюда, по прибытии съел довольно много невиданных блюд из картошки и белковых продуктов. Он пел песни одну за другой. Потом замолк и просто слушал. Он вроде как молился, хотя не верил в Бога. Он играл на гитаре по команде. Поморгав глазами, он закрыл их и безмятежно заснул, лежа на спине с разбросанными по подушке волосами. Утром снова давали булгур, но на этот раз политый сиропом. И затем снова молитвы, наставления, и еще больше теплоты, любви и добра. Джона, как и все достойные ученые, был скептиком, но приятные чувства, которые он связывал с пребыванием здесь среди этих людей, затмили скептицизм. Так чувствуешь себя в семье; именно такой и должна быть семья.

Три недели спустя Джона стоял на одном из перекрестков в городке Братлборо штата Вермонт и продавал крашенные розово-голубые цветы из пластикового ведра; ничего необычного, однако, он в этом не находил. А даже если ему это и казалось, то он демонстративно не желал замечать этого. К тому же ему нравилась Лиза – девушка, вместе с которой он продавал цветы; впрочем, слово «продавал» было не совсем верным, просто потому что товар никто не покупал. Люди, которым они предлагали цветы, смотрели на них с раздражением, а иногда и с открытой издевкой. Сейчас, как и в прошлом, Джоне казалось, что он знает, что делает; но он словно бы смотрел на происходящее, не осуждая и не одобряя, не имея возможности повлиять на результат.

Его мать, понятное дело, впала в истерику от такого поворота событий. Он вернулся в Кембридж на микроавтобусе вместе с Ханной, Джоэлом и Капитаном Кранчем, чтобы собрать вещи в общежитии, а оттуда они направились в Нью-Йорк, где Джона хотел оставить свои пожитки, которые ему вряд ли понадобятся на ферме. Подушка, одеяло и кое-какая одежда – вот все, что ему было нужно. В лофте на Уоттс-стрит мать закатила сцену: она давила на то, что, по ее мнению, Джона обладает достаточно независимым мышлением, чтобы попасть в сети какой-то «банальной секты». Один из друзей-музыкантов пришел оказать ей моральную поддержку, и они вместе пытались спорить с Ханной и Джоэлом, которые собаку съели на том, как не ввязаться в спор с разъяренным родителем. Чем больше раздражалась Сюзанна Бэй, тем спокойнее говорили с ней Ханна и Джоэл. В какой-то момент Ханна сказала ей:

– Мы можем воспринимать это по-разному, но должна признаться, что восхищаюсь вашей музыкой.

Когда Джона между делом упомянул, кем была его мать, Ханна сказала, что очень хотела бы познакомиться с ней; для Джоны это стало еще одной причиной возвращения в Нью-Йорк.

– Вот как? – удивилась Сюзанна. – Спасибо.

– Я выросла, слушая ваши песни, мисс Бэй, – продолжила Ханна. – У меня есть все ваши записи.

– Даже та, что в стиле диско-фолк? – спросил Джона с неоправданной жестокостью.

– Эта запись была ошибкой, – резко ответила мать. – И ты, Джона, ты тоже сейчас совершаешь ошибку. Мы все совершаем поступки, о которых жалеем впоследствии. Ну же! Ты ведь только получил диплом МТИ. Ты такой способный, можешь заниматься, чем захочешь, неужели взамен ты выбираешь жизнь на ферме и учение какого-то корейца, который мнит себя мессией?

– Да, ты прекрасно обрисовала ситуацию, – сказал Джона, схватил свои старые одеяло и подушку и перекинул их через плечо. Он понимал и не понимал одновременно, что действует сейчас очертя голову. Он был так благодарен за то, что на этот раз решения приняты за него (не придется принимать решения), и он не будет охвачен такими чувствами, с которыми всегда тяжело справиться. Он и его новые друзья с собакой не спеша покинули лофт, сели в микроавтобус, направились обратно в Вермонт и вернулись на ферму к закату, как раз к молитве.

За три месяца Джоне основательно внушили учение Церкви, словно бы его мозг прошел идеологическую промывку. Мать была безутешна; она обратилась ко всем друзьям Джоны с просьбой: «Да сделайте же что-нибудь!» Поэтому осенью 1981 года Эш и Итан, посоветовавшись с Сюзанной, организовали для Джоны курс депрограммирования, который должен был состояться в номере гостиницы в самом центре Нью-Йорка. Отец Эш знал «нужных людей»; еще бы, у него всегда находились таковые. Все было готово, и Сюзанна согласилась заплатить за это жуткую сумму в пять тысяч долларов.

Первым делом нужно было увезти Джону с фермы; это, судя по всему, было намного сложнее самого депрограммирования. Итан, Эш и Жюль повезли Сюзанну в Вермонт, чтобы встретить Джону, осмотреться и каким-то образом доставить его домой на следующий день. Все четверо остались на ужин и переночевали на ферме. Они, в отличие от Джоны, совсем не хотели побольше узнать о том, что видели и слышали за ужином и в амбаре. Единственное, чего они хотели, – это увезти оттуда Джону.

– Слушай, Джона, – заговорил Итан утром после завтрака, – я тут кое-что почитал перед нашим приездом. Пошел в Публичную библиотеку Нью-Йорка и попросил всю информацию о Церкви объединения на микрофишах. Некоторые из ее учений просто оскорбительны. Мун, вероятно, страдает манией величия.

– Нет, Итан, это не так. Он мой духовный отец.

– Вранье, – парировал Итан.

– Я тоже кое-что знаю о твоем отце, – съязвил Джона, желая дать достойный ответ, – а еще о твоей маме и твоем педиатре.

– Что ж, по крайней мере, ты помнишь, о чем мы когда-то разговаривали, – заметила Жюль. – Это здорово, Джона. Это начало.

– Некоторые поучения попахивают антисемитизмом, – продолжил Итан, – и лично меня как еврея это оскорбляет. Как можно говорить о том, что казни евреев в концлагерях – это была кара Господня за то, что они не признали в Христе Спасителя? К тому же последователи Муна должны отречься от своей личности и творческого начала, а ведь это то, что все мы так высоко ценим. Если Вундерлихи и научили нас хоть чему-то, то именно этому. Ты чего-то боишься? Это потому, что тебе было сложно признать, что ты гей? Никого не волнует, что ты гей, Джона. Не сдавайся, не возвращайся в самое начало. Будь собой, влюбляйся, спи с парнями, делай все то, что делает тебя тобой. Не позволяй себе быть ведомым извне какой-то ригористичной философией. Делай что-то. Играй на гитаре. Создавай роботов. Нам ведь это дано, разве нет? Ведь по сути мы только и можем, что творить что-то, пока не умрем. Ну же, Джона, неужели ты подчинишься? Да я вообще не понимаю, почему ты оказался здесь!

– Я наконец нашел свое место, – пробормотал Джона, но тут его позвали ухаживать за гидропонным салатом. – Мне пора, – сказал он. – И вам пора в дорогу. А то застрянете в пробке на обратном пути. Где мама? Скажите ей, что вам пора.