Читать книгу - "Сексус - Генри Миллер"

– Я-то знаю, в чем дело. Тебе не понравилось, как я выгляжу. Я изменилась — в этом все дело. А ты не любишь разочаровываться, плохо удар держишь. Вот и решил на мне выместить, но виноват ты сам. У тебя жена красивая – вот и держись за нее. У всех случаются ссоры – вы первые, что ли? Что ж мне, бежать к чужому мужу после каждой ссоры? Майкл совсем не ангел, а где их взять, ангелов-то? Негде. А ты как балованный ребенок. Жизнь-то ведь не детская сказка!

Смеяться над этой речью было нельзя. Я стал умолять ее сесть со мной за стол и дать мне возможность выговориться. Она не очень охотно согласилась.

Очищая одну тарелку за другой, я рассказывал ей жалостную историю. Ее так тронула моя откровенность, что я стал уже подумывать о возобновлении попыток с «Шедеврами мировой литературы». Но надо было действовать осторожно, чтобы на этот раз все выглядело так, словно я делаю ей одолжение. Или же поставить ее в положение помогающей мне. А может быть, подумал я, лучше пойти на дневной сеанс?

Постепенно все приходило в норму. Она уже выглядела вполне ко мне расположенной. Кофе был великолепен. Я заканчивал вторую чашку, когда у меня схватило живот, да так, что терпеть не было мочи. Я извинился и кинулся в туалет. Вот где я испытал истинное блаженство полного очищения. И так меня убаюкал этот физиологический процесс, что, дернув цепочку, я еще немного задержался на стульчаке, погруженный в какую-то сладостную дремоту. И вдруг почувствовал, что подо мной как бы сидячая ванна. Я снова дернул цепочку, и тут вода побежала по моим ногам прямо на пол. Я вскочил, наскоро обтер задницу полотенцем, застегнулся и с ужасом посмотрел в унитаз. Что бы я ни делал, ничего не помогало. Вода все прибывала, переливалась через край, а на полу виднелись две здоровенные колбасины и куча загаженной бумаги.

В панике я крикнул Джулию. Через запертую дверь я вопрошал: «Скажи скорей, что мне делать?»

– Впусти меня, я все сделаю, – ответила она.

– Нет уж, лучше ты мне скажи. – Я чуть не плакал. – Я сам все сделаю, нельзя тебе сюда заходить.

– Так не объяснишь, – сказала Джулия, – надо, чтобы ты меня впустил.

Делать было нечего, пришлось впустить. Никогда в жизни не переживал я большего позора. На полу был полный ужас. Джулия, однако, принялась за дело так проворно, словно занималась этим каждый день. В мгновение ока вода перестала течь, оставалось только навести порядок на полу.

– Слушай, теперь ты можешь уйти, – взмолился я, – позволь мне этим заняться. Есть у тебя совок и швабра?

– Иди, иди, – сказала она. – Я сама управлюсь.

И с этими словами вытолкала меня за дверь и захлопнула ее.

В ожидании ее возвращения я сидел как на иголках. Потом неподдельный ужас охватил меня. Я же не найду в себе сил еще раз взглянуть ей в глаза. Оставался единственный выход – исчезнуть как можно скорее.

Какое-то время я еще размышлял, потом встал, сделал один шаг, прислушался, измерил глазами расстояние до двери и на цыпочках двинулся к выходу.

Дожидаться лифта я не стал – бегом вниз, прыгая через три ступеньки, словно сам дьявол догонял меня.

Первое, что я сделал, – отправился в ресторан, чтобы тщательно вымыть руки. Там в углу стоял парфюмерный автомат. Он брызнул на меня духами, и я вышел на яркий солнечный свет, так контрастирующий с мраком, в который погрузилась моя душа.

Я шел и шел, без всякой цели, пока не оказался на берегу реки, рядом с маленьким парком, вернее, просто плевком травы с парой скамеек. Я сел на одну из них и погрузился в раздумья. Мысли мои сразу же обратились к Кольриджу. Утешение для души – возврат к вопросам чисто эстетическим. Раскрыв проспект, я снова наткнулся на тот самый отрывок, захвативший меня, – предшественник страшного финала у Джулии. А потом прошелся по всем разделам проспекта, от начала до конца. Там были воспроизведены знаки древних алфавитов с таблиц и монументов из различных частей света. Я вглядывался в таинственные письмена уйгуров, тех самых уйгуров, которые однажды выплеснулись из бурлящего котла Центральной Азии и затопили Европу[81]. Я читал о городах, поднимавшихся к небу на высоту в десять тысяч футов еще тогда, когда горные хребты только начинали образовываться. Я читал о беседах Солона с Платоном[82]и о насчитывающих семьдесят столетий барельефах из Тибета, так отчетливо намекавших на существование тогда еще не открытых материков. Я наткнулся на источники Пифагоровых построений и с болью в сердце читал о гибели Александрийской библиотеки. Таблички майя живо напомнили мне холсты Пауля Клее. Письмена древних, их символы, их сочинения были поразительно похожи на то, что рисуют ребятишки в детских садах. С другой стороны, эта неразбериха, это безумие лежали в основании всех последующих интеллектуальных поисков. Я читал о Лао-цзы и Альберте Великом, о Калиостро и Корнелии Агриппе и о Ямвлихе[83], каждый – Вселенная, каждый – звено в невидимой цепи взорвавшихся миров. Я наткнулся на схему, представлявшую собой систему координат: по горизонтали располагались столетия «с первых шагов цивилизации», а по вертикали имена тех, кто своим творчеством осветил эти столетия, имена и названия их трудов. Годы средневековья выглядели как черные слепые окна небоскребов. Но то тут то там на огромной глухой стене появлялись пятна света, излучаемого разумом того или иного гиганта духа, чей голос сумел подняться над кваканьем копошащихся в вязкой тине холоднокровных обитателей болота. Когда над Европой царил мрак, свет сиял в других краях; человеческий дух был настоящим коммутатором, проявлявшим себя сигнальными вспышками среди кромешной тьмы. И замечательно, что на щите этого коммутатора вилки все еще были вставлены в ячейки, умы прошлого все еще отвечали на вызовы. Когда голос призвавшего их времени затихал, они выплывали из мрака, как покрытые снегами вершины Гималаев, и мне почему-то кажется, что не случись какая-нибудь катастрофа, эти светочи не погаснут никогда.