Читать книгу - "Коммунисты - Луи Арагон"

не та, что в четырнадцатом году: маневренная война возможна, даже желательна… Вот, пожалуйста, полюбуйтесь для примера хотя бы на снаряжение!

По дороге, идущей рядом с тропинкой и обсаженной редкими тополями, шагали солдаты. Истощенные люди в пилотках и беретах, в гражданской одежде, обтрепанные, запыленные, с нарукавными повязками. Десять винтовок на сто человек. Они шли будто на прогулке, то есть как попало. Рослые и низенькие вперемешку. Офицер верхом на рабочей кляче игреневой масти[166] ездил взад-вперед вдоль колонны. Он что-то кричал. Сержанты, окружавшие отряд и обмундированные как полагается, смахивали на конвойных. Они суетились, были явно чем-то взволнованы. Сквозь топот ног прорывался неясный гул. Вдруг Сиври схватил Армана за руку и оцепенел.

— Слышите? — сказал он.

— Что?

— Они поют!

И правда, это глухое гудение было песней, и Ватрен повернул свою мясистую физиономию с глазами навыкате и прислушался. Он не сразу понял, почему отразился ужас на лице белобрысого птенца, почему побелели его губы под светлыми усиками. Но Арман — тот вздрогнул: там, по дороге, в ста пятидесяти метрах, эта беспорядочная толпа… назвать ее ротой нельзя… эта беспорядочная толпа шла и, не разжимая губ, пела «Интернационал».

V

Адвокат Левин открыл дверь — на площадке было темно, и он не сразу узнал гостя, который тыкался в мешок с песком. Невысокого роста, в кожаном пальто…

— Что же это, дорогой мой, вы, видно, газет не читаете? — накинулся на него хозяин. — Выхóдите из дому без противогаза. Жители Парижа! Не выходите из дому без противогаза…

— Я принес вам телеграммы ТАСС… — Раздеваясь в тесной передней, Жан-Ришар Блок сунул в руку долговязому Левину сложенную бумажку. Адвокат спрятал ее в карман: — Спасибо, посмотрю потом… у нас только свои, но им тоже незачем знать, от кого я это получил. — Ну, это всего-навсего бюллетень агентства Гавас! Правда, в газетах этого нет.

В комнате, в которую вела застекленная мелкими стеклышками дверь, ввиду затемнения царил полумрак. Надо сказать, что и в мирное время Мари-Берта Левин, пышная женщина с задумчивым взглядом, не любила яркого освещения. Жан-Ришар Блок был у них частым гостем, и его уже не занимало несоответствие между размерами картин и маленькими комнатками, обычными для домов-казарм в районе Орлеанских ворот. Не удивляла его также нежная страсть адвоката к современному искусству, в угоду которой он вешал у себя в гостиной картины, где не было ничего, кроме трех квадратов, врезавшихся друг в друга вокруг огромной черной точки, но зато это были квадраты гигантские, больше чем в натуральную величину, как острил Пьер Кормейль. Сейчас, при завешанных лампах, их не было видно. На краю дивана сидели две женщины, третья забралась поглубже, подложив под спину вышитые подушки. Жан-Ришар Блок узнал ее — это была Изабелла Баранже, — лицо с теми же чертами, что у отца, похожее на стертую медаль, желтое платье с белыми горошинами — в ее облике былo что-то от прерафаэлитов[167]. Он приложил козырьком руку к глазам, чтобы лучше разглядеть двух других: миловидную Розу Дюселье и Аврору, жену Фонсена, которая, надев очки, рассматривала розовато-лиловый журнал.

Мари-Берта Левин предложила гостю уже налитую чашку чая и печенье. Тут же, облокотясь о стол, сидела молодая женщина, изрядно полная, изрядно накрашенная, в которой Жан-Ришар без особого удовольствия узнал Эдит Орфила; рядом с ней — Фонсен, в любимой своей позе: нагнувшись вперед, выставив лысину, в которой отражался свет, опершись локтями о колени, свесив кисти рук и время от времени сближая свои длинные растопыренные пальцы… Здороваясь с ним, Жан-Ришар услышал у себя за спиной голос Левина, говорившего несколько в нос: — Вы как будто всех знаете? Нет, пожалуй, и не всех… тут еще один товарищ — Маргарита Корвизар… она служит секретарем у моего коллеги Ватрена…

Жан-Ришар обернулся: у камина стояла высокая, уже немолодая брюнетка в широкополой шляпе, слегка растрепанная, одета она была плохо, по своим скромным средствам, но во всем ее облике было много достоинства. — Простите, — сказал он и взял в левую руку японскую чашку, которой его наградила Мари-Берта, — мне мешает «тшай»… — С тех пор как он побывал там, в тридцать четвертом году, Жан-Ришap Блок, не говоривший по-русски, вставлял в свою речь отдельные русские слова, вроде того как другие вставляют английские. Он прибавил: — Ваш патрон… я встречался с ним когда-то в Дакаре… все еще не знает, чего хочет? Да, скажите, кто из вас слушал сегодня радио? Речь Поля Валери? Ну, доложу я вам, — сплошные перлы… — и он приложил к губам пальцы, собранные щепоточкой, словно посылал воздушный поцелуй.

Фонсен как раз рассказывал, что был в палате, в комнате парламентской фракции, знаете, там позади… и что он их видел, всех, всех депутатов; и Жака — он совсем такой же, как всегда, — и Пери… Словом, всех, кто не мобилизован. Наши товарищи ведут необычную борьбу. Действуют осторожно, обдумывая каждый шаг. А те, как с цепи сорвались. Стоит посмотреть, хотя бы на Филиппа Анрио[168]…

— А что касается наших братьев социалистов, — съязвил Левин, — я разговаривал с ними в суде… вот мерзость! И до сих пор не могут переварить, что Даладье надул их с реорганизацией кабинета…

— Еще бы, — сказал Фонсен, — они уже чуяли запах портфелей. Нет, ты сперва заслужи, а потом получишь, — теперь казенный пирог другим достался.

— Ну, свое дело они сделают, — вздохнул Жан-Ришар, — будут травить партию…

— Разделение труда: в ожидании лучшего пусть они возьмут на себя роль доносчиков! На заводах они нужнее… А то там, знаете, ропщут… новые постановления о рабочем дне, о социальном обеспечении… К какой бы партии рабочие ни принадлежали, интересы у них общие: чего доброго, еще столкуются. Вот и надо им внушить, что, разумеется, виной всему коммунистические вожди…

— Да, — сказал Жан-Ришар, усаживаясь около Изабеллы Баранже и помешивая ложечкой в чашке, — теперь усвоили такой метод: говорить, что коммунисты в целом ребята хорошие, а вот вожди у них плохие…

— О Морисе что-нибудь известно? — спросила Маргарита Корвизар. Фонсен посмотрел на нее. — Он в своей части. Вот все, что мы знаем…

— Вы не читали, что пишет «Гренгуар»? — вставила свое слово Эдит. — Будто он уехал в конце августа в Москву… я так и думала, что этого