Читать книгу - "Исповедь моего сердца - Джойс Кэрол Оутс"

Но как же тогда выжить? Если ты и не черный, и не белый? Если замкнут в своей коже, как в ловушке.

Странно, как часто ему снится… человек, который когда-то был его отцом. Так же часто, как Миллисент.

Хотя, разумеется, он давно отверг их обоих. С презрением и отвращением. Эта лихтовская кровь… «Если бы я мог капля за каплей выдавить ее из своих жил!»

И все же ему снится человек, который был его отцом. Его Дьявол-Отец. Вот он склоняется, чтобы выловить его из воды, вот крестит его именем Маленький Моисей. Дитя, я люблю тебя больше всех. Я всегда любил тебя больше всех. Не заставляй меня ударить тебя, Маленький Моисей!

От таких снов он пробуждается в холодном поту, с колотящимся прямо о ребра сердцем. Как он похудел… Милли была бы потрясена. Его лицо мучительно болит от кулаков Абрахама Лихта, а душа корчится от стыда. Но он полон решимости. Он не сдастся. «Вы воображаете, что обрекли меня на смерть, — бросает он в их бледные, восхищенные лица, — но я не собираюсь умирать. Во всяком случае, еще долго».

III

Хотя Смерть зреет в нем, как злокачественная опухоль.

В Питсбурге, Джонстауне, Алтуне… в Уильямспорте и Скрантоне… в Ньюарке… он — Эмиль с Ямайки или Эли из Онтарио, Канада, чьи предки, никогда не бывшие рабами, во время революции сражались на стороне лоялистов; он — Элиху, замкнутый неразговорчивый Элиху, чье происхождение неизвестно… он работает в леднике за пятьдесят центов в сутки… работает в платной конюшне, пока не заболевает от вони и истощения… на элеваторе в Саскэуханне, где хозяин отказывается заплатить ему за последний рабочий день… на пивоварне, где по десять часов в день грузит бочки в вагоны, от чего болят и дрожат руки, плечи и вдоль всего позвоночника воспаляются нервы.

Ему кажется, что от тяжелого труда кожа его сделалась темнее, чем была в Мюркирке.

Черты лица загрубели. Он перестает быть похожим на Лайшу. Теперь у него широкий расплющенный нос с растопыренными ноздрями и толстые губы. Глубоко посаженные, налитые кровью глаза. Эта маска пугает его, когда случайно доводится увидеть себя в зеркале.

«Нет, это не я. Не я. Только не это».

Тем не менее, глядя на маску, в которую превратилось его лицо, другие представляют себе… именно то, что видят. Другие негры ошибочно принимают его за одного из своих, во всяком случае, пока он не начинает говорить.

И он принимается играть на этом: можно ведь обмануть целую расу, заставив ее видеть в нем своего, если только умело подойти к делу.

Но надо признать: Лайша боится негров. Они пугают его. Особенно мужчины. Жестокие, непредсказуемые, опасные, тем более когда они пьяны, а поблизости нет белых; в прошлом году его несколько раз ограбили и избили. Ударили в пах и оставили захлебываться собственной кровью. Их речь так отличается от его собственной: утробная, грубая, большей частью он их даже не понимает, так же, как и они не понимают его. Они говорят не по-английски! — в замешательстве думает он. Не так, как говорят американцы.

Боится он и того, что, если негр прямо посмотрит ему в глаза, он разгадает его секрет: Элайша Лихт, Маленький Моисей, — фальшивка.

После тяжелой зимы 1914-го и весны 1915 года он решает изменить свою судьбу. Он заставляет себя разговаривать с неграми. С трудягами — своими товарищами по работе на вонючей сыромятне на берегу реки Делавэр неподалеку от Истона. Он изо всех сил старается подражать их речи. Хотя они по-прежнему с трудом понимают его. Эти парни — здоровяки-верзилы, гораздо более сильные, чем он, руки у них толщиной с его бедро, ведь они на подобной работе вкалывают с детства. Тем не менее, как сказал бы отец, улыбайся — и любой дурак улыбнется в ответ, улыбайся, «завязывай разговор», горько жалуйся на условия труда, на его низкую оплату, на белых хозяев, вообще на белых, которые заграбастали все. Но его голосу недостает уверенности, ему трудно заставить себя смотреть в глаза товарищам из страха, что они раскусят его, поймут, что он — не настоящий. Или, того хуже, подумают, что он — шпион на службе у компании. Или организатор большевистского союза, и из-за него они могут потерять работу… тогда они будут бить его, пока он не начнет харкать кровью.

— Неа, сэ, спасибвам. Я счас спешу, сэ.

— Нада идти, сэ. Виноват.

Он оскорблен. Раздавлен. Зол. Твари, недочеловеки, длинноногие обезьяны, а смеют унижать его.

Вот он идет вдоль шоссе, ведущего в Патерсон, Нью-Джерси. Где бы ни ступала его нога — повсюду ревущее оцепенение. Он обессилел от голода. Маленький Моисей с подведенным животом. Не больной, но и не здоровый. И что у него с глазами? Какие-то огненные солнечные нимбы плавают перед ними, выжигая мозг.

Он спит на завшивленных матрасах, а то и просто под открытым небом. Он потеет, как загнанная лошадь, пока вся влага не выходит из него, а внутренности высушивает дизентерия. Он пьет из грязных луж, как бродячий пес. Он брызгает в лицо ледяной водой и замечает в ней свое отражение: маска… с его глазами. Да, это я. Хотя у меня нет имени.

Свои многочисленные имена он растерял по обочинам дорог. Они выпотели из него. Есть особый покой в том, чтобы не иметь имени. Только кожу, только глаза.

Вот он вступает на городскую окраину, не вполне уверенный, что это Патерсон и даже что это штат Нью-Джерси. Яркое, слепящее солнце. Красные глаза. Красивая пара в застрявшем в грязи автомобиле. Водитель, белый мужчина лет тридцати — сорока, присев на корточки, неловко дергает заводную ручку, но никак не может завести машину; его пассажирка — белая женщина приблизительно того же возраста, с пухлым бледным лицом и нарумяненными щеками, в персикового цвета шляпе колпаком поверх завитых волос.

На помощь! Он поможет им, а они помогут ему. Они его подвезут. А расстроенная женщина в шляпе разглядит в нем то, что он на самом деле из себя представляет, а не это вот… заляпанное грязью существо с больными глазами, опухшими губами и выпирающими костями.

Автомобиль — четырехместный кремовый «уэлш» с шоколадного цвета кожаной обивкой, безупречно элегантными медными аксессуарами (круглыми фарами, большим рогом-клаксоном, далеко вперед выступающей решеткой радиатора) и величественными колесами с блестящими спицами. В бытность свою Элайшей Лихтом — или Маленьким Моисеем — он ездил на таких же роскошных машинах, принадлежавших человеку, который был его отцом; ему даже доводилось водить такой автомобиль, а рядом, уютно устроившись, сидела светловолосая молодая красавица, смеясь и перешептываясь с ним. Вы не поверите, подозрительные белые люди не поверят, но так оно и было.

— Неприятности, сэр? Могу я вам помочь?

— Ты?..

— Давайте хоть попытаюсь.

В своем тряпье, с небритым, искусанным вшами лицом, похожим на маску, он дергает заводную ручку обеими руками, чтобы усилить действие рычага, наконец опускается на колени прямо в грязь и… «Есть! Есть, сэр!» Чудо: ему удается завести заглохший двигатель «уэлша», вдохнуть в него искру ревущей, вибрирующей жизни. Он украдкой поглядывает на хозяина машины, вытирает руки о штаны, пытается встать, но на него нападает приступ головокружения, его полные надежды слова тонут в реве мотора, а джентльмен-водитель в забрызганном грязью бежевом дорожном костюме, с раскрасневшимся лицом, жирным подбородком и неприязненным взглядом кричит: