Читать книгу - "Собрание сочинений в 9 тт. Том 6 - Уильям Фолкнер"

— Да, — сказал Стивенс. — Я уже говорил с мистером Уилмотом из газеты. Он согласился ничего об этом не сообщать. Я позвоню и в мемфисскую газету, но, может быть, уже поздно… Уговорить бы ее вернуться домой до того, как появится вечерний выпуск мемфисской газеты… Домой, где единственный белый, кого она видит, — это мистер Эдмондс, ему я позвоню; если другие черные и прослышат об этом, уверен, они от нее скроют. А уж потом, месяца через два-три, я съезжу туда и скажу ей, что он умер и похоронен где-то на Севере…

На этот раз она поглядела на него с таким выражением, что он замолчал; она сидела, выпрямившись на жестком стуле, и глядела на него, пока он не умолк.

— Она захочет увезти его домой, — сказала она.

— Его? — переспросил Стивенс. — Тело?

Она глядела на него. На ее лице не было возмущения, неодобрения. Оно выражало лишь извечное женское понимание чужого горя. Стивенс думал: «Она пришла в город пешком по такой жаре. Если только ее не подвез Хэмп в тележке, на которой развозит яйца и овощи».

— Он — единственный ребенок ее покойной дочери, ее старшенькой. Он должен вернуться домой.

— Он должен вернуться домой, — так же спокойно сказал Стивенс. — Я немедленно позабочусь об этом. Сейчас же позвоню.

— Вы добрый человек. — Впервые она шевельнулась, чуть переменила позу. Он смотрел, как ее руки притянули ридикюль, сжали его. — Я возьму расходы на себя. Не скажете ли вы мне, сколько это будет?..

Он поглядел ей прямо в лицо. И солгал, не моргнув глазом, быстро и легко:

— Десяти — двенадцати долларов вполне хватит. О ящике они сами позаботятся — останется только перевозка.

— Ящик? — Опять она рассматривала его тем же пытливо-отчужденным взглядом, словно ребенка. — Он ей внук, мистер Стивенс. Когда она взяла его к себе, она дала ему имя моего отца — Сэмюел Уоршем. Не просто ящик, мистер Стивенс. Я знаю, что если выплачивать помесячно…

— Не просто ящик, — сказал Стивенс. Сказал точно таким же голосом, каким сказал «Он должен вернуться домой». — Мистер Эдмондс наверняка захочет помочь. И я знаю, что у старого Люка Бичема есть кое-какие сбережения в банке. И если вы разрешите, то я…

— Ничего не нужно, — сказала она. — Он смотрел, как она раскрыла ридикюль; смотрел, как она отсчитывает и кладет на стол двадцать пять долларов истертыми бумажками и мелочью — вплоть до никелей и центов. — На ближайшие расходы этого достаточно. Я скажу ей… Вы уверены, что надеяться не на что?

— Уверен. Его казнят сегодня вечером.

— Тогда попозже к вечеру я ей скажу, что он умер.

— Может быть, вы хотите, чтобы я сказал?

— Я сама, — сказала она.

— Тогда, может быть, мне зайти и поговорить с ней, как вы считаете?

— Это было бы очень любезно с вашей стороны.

И она ушла, все такая же прямая, с лестницы донеслись легкие, твердые, по-молодому энергичные шаги и внизу затихли. Он опять позвонил начальнику иллинойской тюрьмы, потом в похоронное бюро в Джольете. Затем снова пересек пустынную раскаленную площадь. На этот раз ему пришлось чуточку подождать, пока редактор вернется с обеда.

— Мы отвозим его домой, — заявил Стивенс. — Мисс Уоршем, вы, я и другие. Стоить это будет…

— Подождите, — сказал редактор. — Кто это — другие?

— Пока не знаю. Стоить это будет около двух сотен. Не считая телефонных переговоров — их я беру на себя. Постараюсь при первой же встрече выудить сколько-нибудь у Карозерса Эдмондса; не знаю сколько, но хоть сколько-нибудь. И, может быть, еще долларов пятьдесят на площади. Но остальное ляжет на меня и на вас. Она настояла на том, чтобы оставить мне двадцать пять долларов, а это вдвое больше той суммы, которую я назвал, и ровно в четыре раза больше того, что она может себе позволить…

— Подождите, — сказал редактор. — Подождите.

— Его привезут четвертым послезавтра, и мы поедем на вокзал — мисс Уоршем и его бабка, старая негритянка, в моей машине, а мы с вами — в вашей. Мисс Уоршем и бабка отвезут его домой, туда, где он родился. Где бабка его воспитала. Вернее, где пыталась воспитать. Катафалк до места будет стоить еще пятнадцать долларов, не считая цветов.

— Цветов? — воскликнул редактор.

— Цветов, — сказал Стивенс. — На все про все двести двадцать пять. И скорей всего ляжет это в основном на нас с вами. Согласны?

— То-то и оно, что не согласен, — ответил редактор. — Но и другого выхода я не вижу. А если бы и видел, так, клянусь богами, новизна ситуации тоже кое-чего стоит. Первый раз в жизни выкладываю деньги за материал, который заранее обещал не печатать.

— Обещаете не печатать, — сказал Стивенс.

И весь остаток этого знойного, а теперь еще и безветренного дня, пока чиновники из муниципалитета, и мировые судьи, и судебные исполнители из разных концов округа, проехав пятнадцать — двадцать миль, поднимались по лестнице в его контору, и окликали его, и поджидали какое-то время впустую, и уходили восвояси, и возвращались снова, и опять сидели и чертыхались, Стивенс обходил площадь по кругу — от лавки к лавке, от конторы к конторе, обращаясь к торговцу и клерку, хозяину и служащему, доктору, зубному врачу, адвокату и парикмахеру со своей подготовленной короткой речью: «Это чтобы отвезти домой мертвого негра. Ради мисс Уоршем. Подписывать ничего не надо просто дайте мне доллар. Ну, тогда полдоллара. Ну, четверть».

А вечером после ужина в звездной неподвижной темноте он отправился на другой конец города, где стоял дом мисс Уоршем, и постучался в некрашеную дверь. Его впустил Хэмп Уоршем, старик с большим животом, раздувшимся от овощей, составлявших основную пищу всех троих — его самого, его жены и мисс Уоршем, — негр с мутными старческими глазами, бахромой белых волос вокруг лысой макушки и с лицом римского полководца.

— Она вас ждет, — сказал он. — Она говорила, пожалуйста, поднимитесь наверх.

— А тетушка Молли там? — спросил Стивенс.

— Мы все там, — сказал Уоршем.

Итак, Стивенс прошел через тускло освещенную керосиновой лампой переднюю (он знал, что и во всем доме до сих пор только керосиновые лампы и нет водопровода) и поднялся впереди негра по чистой некрашеной лестнице вдоль оклеенной выцветшими обоями стены, а потом последовал за стариком по коридору и вошел в чистую, явно нежилую спальню, в которой сохранялся еле уловимый, но, несомненно, стародевический запах. Они были там все, как и сказал Уоршем, — его жена, очень толстая светлокожая негритянка в ярком тюрбане, прислонившаяся к косяку, мисс Уоршем, как всегда прямая, на жестком неудобном стуле, старая негритянка в единственной в комнате качалке у очага,