Читать книгу - "Американка - Моника Фагерхольм"

Но я потом не часто видел Дебби. Считай, ни разу. Она вечно была на гастролях.

А когда она оказывалась в The Bowery, то вокруг нее было полным-полно народу. Всем вдруг приспичило с ней познакомиться.

Ну, мы и уходили, я и Королева Озера.

Частенько я подбирал ее прямо на Кони-Айленде, в киоске музыкальных записей. Она была чокнутая, эта девчонка.

Но умела писать песни.

Sheet-music началась здесь.

Самое-самое начало. В Нью-Йорке. Пока мы ждали, чтобы припарковать автомобиль Дебби, по утрам.

И шел снег.

Падали тяжелые снежинки.

Напиши так, сказал я Королеве Озера.

Падают тяжелые снежинки.

Напиши так, сказал я. И Королева Озера написала.

Постепенно перестали зажигать свечи, хотя поначалу делали это каждое утро, как только приходили в школу. Цветы завяли, а новых больше не приносили. Розы засохли, но все равно казались красивыми, так что их так и оставили стоять. Потом кто-то случайно опрокинул стеклянную банку, она упала на пол и разбилась. Вдребезги. Не на большие осколки, как обычно, а в мелкую крошку, которую чертовски трудно было смести с пола.

Тогда и розы оказались в корзине для мусора.

— Нам следовало, наверное, подумать о тебе, — сказала Анна Нотлунд, учительница музыки и классная руководительница в классе Дорис. — Может, ты хотела их забрать?

Не успела Сандра ответить (куда ей было девать эти цветы?), Анна Нотлунд продолжила:

— И еще одно. Ее парта. Ее вещи. Я понимаю, что ее мама… ее приемная мать плохо себя чувствует, и сейчас ее нельзя тревожить.

— Я это сделаю, — сказала Сандра спокойно и деловито. — Конечно.

И она освободила парту Дорис, высыпала содержимое в пластиковый пакет. Все, что там лежало у Дорис, она отнесла домой, ничего не выкинула. Не стала даже разбирать. Полный пакет так и лежал потом в ее комнате в доме на болоте, под кроватью. Она собиралась отнести его в дом кузин, собиралась до нервного срыва, когда это было еще актуально, но мама кузин была в лечебнице, а после приступа, да, после приступа уже было все равно. И честно говоря: никто об этих вещах не заикался. Учебники, тетради, листы бумаги. Бумаги, бумаги, бумаги. И еще шарф с ароматом духов молодой девушки, Новая Дорис, Дорис из Фольклорного ансамбля Мике.

Итак, Сандра освободила парту, сложила ее содержимое в пластиковый пакет и отнесла его к себе домой, в свою комнату в доме на болоте.

Парту вынесли из класса. Чары разбились, жизнь продолжалась.

Дорис, прощай, здравствуй…

…рождественский гном!

Сказала Дорис-внури-Сандры, и Сандра не смогла сдержать широкой улыбки. Потому что и в самом деле приближалось Рождество.

Анна Нотлунд и некоторые ученики из класса Дорис заметили, что Сандра улыбнулась, и удивленно на нее уставились. Что в этом смешного?

Нет. Никто не понял. Это нельзя было понять.

«Никто в мире не знает моей розы, кроме меня».

Сказали Дорис-внутри-Сандры И Сандра в один голос (хоть этого никто и не услышал).

И Эдди, та Погибшая Девушка. Хриплый голос Эдди, на той пластинке.

Голос мертвой.

Мама, они мою песню поняли.

По этому всему кто угодно смог бы догадаться, что дело идет к нервному срыву.

Связь мысль-чувство-слово была в Сандре затоптана. Взамен появилась, например, музыка. Странные мелодии звучали в ней, мелодии, иногда привязанные к чему-то в реальности, а иногда нет. Узнаваемые мелодии, которые существовали в жизни. А порой неизвестные, которые явно не существовали.

Королева Озера: я не знаю, является ли музыка музыкой.

Сандра по-прежнему общалась с Биргиттой Блументаль. Они вместе готовили уроки. Биргитта Блументаль хорошо училась. Сандре нужна была помощь по многим предметам, особенно по математике, потому что она в начале осенней четверти много пропустила.

Биргитта Блументаль помогала ей. Она хорошо умела объяснять, так что все становилось ясно. Сандра ценила это. А еще Биргитта Блументаль была изрядная зануда, она не отклонялась от темы больше, чем требовалось. Раз они взялись учить уроки, так уроками и надо заниматься. Начали решать задачи, значит, решать задачи.

Никакого обезьяньего искусства. Никаких «игр». Не то что с Дорис Флинкенберг.

А потом наступало время отдыха. То, что в школьные годы называлось «свободное время». Тогда Сандра, возможно, впервые поняла значение этого слова. Когда у человека есть свободное время, он может заниматься обычными делами, отдыхать. Смотреть телевизор, читать, играть, складывать мозаики, разговаривать «обо всем на свете». Прежде всего об обычных вещах, они-то и есть самые важные: о мальчишках, например, которыми интересовались. Но Биргитта Блументаль иногда бывала чересчур супернормальной в этом отношении. Секреты у нее были самыми заурядными, но она их преподносила как бог знает что. В высокопарных выражениях расписывала она, как влюблена в своего тренера по верховой езде, которого звали Хассе, и как ее бесит, когда Тобиас Форстрём поглядывает на нее «нездоровым образом». «Но ты ведь знаешь мужиков», — добавляла со смешком Биргитта Блументаль. О да, да, да. Сандра тоже смеялась, она имела представление о мужчинах, хоть и не в подробностях, но это было не важно, важно, что она знала, что нормально, а что нет, и реагировала, как и следовало.

Были вещи, которыми они занимались с Дорис Флинкенберг, в их личном мире. Вещи, которые никогда не выходили за свои рамки, которые никогда не были больше, больше чем жизнь, вся жизнь целиком. Которые ничего не взрывали. Взрывались. Детонировали.

Даже если потом за них сполна расплачивались.

Мечты закончились. Истинная любовь умерла. Это надо было признать.

Они обсуждали, кем будут, когда вырастут. Именно об этом они говорили в тот вечер, когда случился нервный срыв. Биргитта Блументаль любила животных и мечтала стать ветеринаром. «Не доктором, как папа, хотя все так говорят, — заверила Биргитта Блументаль. — Это я сама так решила».

— А я не знаю, — призналась Сандра, когда настал ее черед и джин-тоник, который они нашли в баре, начал оказывать на нее свое влияние. — Модельером, может быть.

Это вырвалось у нее, сорвалось с языка, и вот она проговорилась.

Совершенно нормальная цель, совершенно нормальный ответ на совершенно нормальный вопрос. Так это было.

— Класс! — сказала Биргитта Блументаль, сделала большой глоток из своего стакана и поморщилась. — Ох! Слишком крепко. — Последние слова она прошептала, чтобы не услышали родители, которые по субботам мылись в бане этажом ниже.

— Ты находишь? — спросила Сандра светским тоном и сразу же смутилась. — Поначалу, возможно. Но потом привыкаешь.