Читать книгу - "Демон Максвелла - Кен Кизи"

— Что ты сказал, приятель? — широко улыбается Берт, забывая об индейке и поворачиваясь к тому, что, на его взгляд, может оказаться более лакомым кусочком. — Что ты сказал?

— Я сказал — пиявки и попрошайки.

Бэмс! И распорядитель кувырком летит к стене, медленно сползает вниз и остается лежать, как дохлая рыба. Все присутствующие мгновенно разделяются на два лагеря — англичане в едином порыве британской горячности оказываются с одной стороны ковра, а американцы с другой.

— Кто еще думает, что мы пиявки и попрошайки? — интересуется Берт, глядя на группу противников. Причем делает это насколько вызывающе, что все понимают — если сейчас кто-нибудь не примет вызов, то члены местной команды уже никогда не смогут взглянуть в стальные глаза адмирала Нельсона. Я на всякий случай снимаю часы и убираю их в карман. Музыка прекращается. Члены обеих команд напрягаются, сплотив ряды и готовясь к схватке.

И именно в этот момент в проходе между двумя группами появляется Джон Леннон в красном костюме Санта Клауса и с дурацкой белой бородой.

— Ну ладно, — говорит он негромко, но очень отчетливо и серьезно, хотя его бледное, отполированное лучами славы лицо в круглых очечках продолжает излучать свет. Его худые руки выныривают из белых меховых обшлагов, и он, как Моисей, разделяющий воды, простирает их в разные стороны: — Хватит.

И на этом все заканчивается. Он останавливает уже закипающую драку. На Берта это производит такое сильное впечатление, что он перед всеми извиняется и даже помогает распорядителю отряхнуть с бакенбардов кровавые кокосовые крошки. Все начинают смеяться. Хлопает открываемая бутылка шампанского. Снова начинает звучать музыка. Из-за спины Джона, как рождественский клон, возникает Йоко в точно таком же санта-клаусовском костюме, с огромным красным мешком на плече, и приступает к раздаче подарков. Фрэн наконец снимает с себя норковое манто и принимает решение остаться. Спайдер начинает посматривать на нервозно ведущих себя Лулу. Появляются официанты с нарезанным мясом и маринованными яблоками. Вечеринка продолжается.

«О-бла-ди-о-бла-да...»

После Новогодних праздников я приезжаю в Лондон со своей семьей. Мы снимаем квартиру в Хэмпстеде, и каждое утро я езжу на метро в «Яблоко» записывать пластинку. Она так и не вышла. Проект развалился из-за административных неувязок. Я не слишком переживал. Это было веселое время — мне нравилось болтаться в «Яблоке» в те дни, когда жизнь там еще ничем не была омрачена.

Время от времени я видел Джона Леннона — то сидящим на крыше и смотрящим в небо, то бродящим по коридорам, то играющим на рояле в студии, то в Альберт-холле на выпендрежной «Алхимической свадьбе», когда он с Йоко в течение сорока минут сидел в большом мешке, а толпа кричала: «Когда же Revolution № 9, Джон?», но никогда больше он не был столь отважен и лучезарен, как в тот рождественский вечер, когда встал между двумя разъяренными группами.

Это надо было видеть.

Когда он говорил «Мир», останавливались даже враждующие между собой ангелы.

И это не просто дань уважения почившей суперзвезде. На самом деле я хочу рассказать не столько о Джоне Ленноне, сколько о том, какое впечатление на нас произвела его смерть, о тех эфемерных и вполне реальных эманациях, которые докатились до нашей фермы... а главное, о трех гостях, посетивших меня в ту неделю, когда он погиб, как три привидения из рождественской песенки.

Первый появился за день до убийства, воскресным вечером, когда мы ждали на ужин маму и бабушку Уиттиер. С этим призраком было проще всего, и явление его было вполне объяснимо. Наверное, эта порода бродила по земле еще со времен первых племенных костров. Он, улыбаясь, появляется из темноты с бутылкой токайского в одной руке, стоптанным черным сапогом в другой и липким блеском в глазах, который можно консервировать и выставлять в Бюро стандартов: Блеск Классического Попрошайки.

— Мир этому дому! — провозглашает он сиплым голосом. — Я Библейский Билл и пришел к вам во имя нашего главного Искупителя. Есть кто живой?

— Нет, — отвечаю я, не задумываясь.

— Дев? Брат Дебори? Приветствую тебя, брат мой! — и он протягивает мне Библию и свое плохое вино.

— Нет, — повторяю я, не обращая внимания на подношения, и начинаю выталкивать его за дверь. На улице стоит целая толпа дрожащих на декабрьском ветру подростков. И Билла совершенно не устраивает перспектива снова оказаться на улице.

— Дев, ну зачем ты так? Я обещал этим ребятам. ..

— Нет, — продолжая его выталкивать, повторяю я.

— Да брось ты, чувак, — советует ему один из подростков. — Ты что, не видишь, что ты уже достал его?

— Но ребята...

— Пошли, — добавляет другой.

Они принимаются тащить его на себя, и так совместными усилиями мы доставляем его к «тойоте», из которой они все появились.

— Братья! Товарищи! Друзья! — продолжает вопить он.

— Нет, нет и нет! — отвечаю я.

Следующий визит оказывается более проблемным. Хотя бы потому, что этот гость вызывает симпатию. Он появляется на следующее утро, когда мы с Доббсом восстанавливаем разрушенную за ночь коровами изгородь. Всякий раз, как только холодает, Авен-Езер ведет стадо на амбар, надеясь прорваться к сеновалу не столько для того, чтобы поесть, сколько чтобы погреться. А в этот день было по-настоящему холодно. Оставленные после их полуночного рейда следы замерзли и впечатались в землю. Мы с Доббсом в кальсонах, комбинезонах и кожаных перчатках, но все равно замерзаем, и работа продвигается медленно. После часа безуспешных попыток вернуть столбы изгороди на место мы идем домой выпить джин-тоника и согреться. С третьей попытки мы затягиваем пролом проволокой и оставляем все как есть.

Я вижу, как он, согнувшись, стоит у нашей плиты, шевеля скрюченными пальцами и то поднося их к теплу, то отодвигая, как делает окончательно закоченевший человек, уже боящийся отогреться. Я стаскиваю сапоги и комбинезон и наливаю нам с Доббсом джин. Парень продолжает заниматься своим делом. Спустившаяся вниз Бетси говорит, что пустила его в дом, иначе он замерз бы до смерти.

— Он говорит, у него что-то есть для тебя.

— Наверняка, — откликаюсь я и подхожу ближе. Его заскорузлые лапы постепенно начинают краснеть. Да и лицо розовеет, и он улыбается.

Ему около сорока, как и Библейскому Биллу, и у него такое же загрубевшее лицо, обильно покрытое растительностью. Но волосы у него цвета можжевеловых ягод, а взгляд зеленых глаз весел и проницателен. Он говорит, что его зовут — не вру! — Малютка Джон, что мы с ним встречались пятнадцать лет назад на фестивале, и тогда ему кое-что дал я.

— Мне понравилось, и я пристрастился, — признается он, пожимая большими сутулыми плечами, — так что вряд ли уже когда-нибудь отвыкну.

Я спрашиваю, какого черта он забрался так далеко на север в тапочках, дырявых джинсах и одной розовой рубашонке. Он улыбается и снова безмятежно пожимает плечами, объясняя, что его подхватил какой-то хиппи из Лос-Анджелеса, который сказал, что едет в Юджин... ну, Джон и решил прокатиться вместе с ним, так как никогда еще не был в Орегоне. Ведь именно там живет старина Дебори. Можно будет навестить его. Мы, знаешь ли, пару раз встречались.