Читать книгу - "Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов"

– С работы я ушел, а точнее уехал, а еще точнее – выгнали меня.

Федя поперхнулся сибасом. Сема отодвинулся от Алика, высморкался в салфетку, подумал немного и придвинул стул обратно. Рубанул решительно:

– Рассказывай.

Алик рассказал им все. О своей потусторонней жизни умолчал только. А так все выложил. И о банкире, и о шефе, и о жене, которая из дома его выгнала.

– Да, не повезло, – интеллигентно посочувствовал Федя. – Непруха прям какая-то.

– Непруха-то непруха, но не в непрухе дело, – догадался проницательный Семен. – Не узнаю я тебя, Алик. Что значит жена послала? Послала, а ты пошел? Что значит банкир денег не отдает? Не отдает, а ты утерся? Давай, колись, где собака порылась.

Не хотелось Алику отвечать, а пришлось.

– Во мне она порылась, в мозгах моих, в душе или чего там у меня осталось. Только не думайте, что я с ума сошел. А впрочем, думайте, что хотите. Но не сходят так с ума, по-моему. Сложно слишком с катушек так съезжать. Дело в том… – он запнулся на секунду, а потом договорил: – Дело в том, что я бог.

У Феди очередной кусок сибаса изо рта выпал. Сема опять отодвинул стул. Мало чего могло испугать тертых жизнью мужиков. Появление Алика испугало. Товарищ их хороший, с которым виски выжрато несчетное количество, девок снят батальон, жизнь обсуждена в мельчайших подробностях, человек их круга и возраста вдруг поломал башку свою неглупую на тысячи осколков. Вычеркнул себя из жизни. Сам вычеркнул. Сема, как парень с закаленной бандитским прошлым нервной системой, оклемался первым.

– Хорошо еще не Наполеон, – сказал, закуривая.

– Да вы не поняли! – попытался разъяснить Алик. – Не здесь я бог, а там.

– Там – это другое дело, – издевательски успокоился Сема. – А то меня инфаркт чуть не хватил. Там – оно, конечно, не здесь. Нормально, там.

Тошно Алику стало. Не объяснить друзьям ситуацию запутанную. И никому не объяснить. Слишком бредово все выглядело со стороны. И слов никаких не хватит. И сил…

– Подожди, Сем, – массируя пальцами виски, сказал Федя. – Подожди глумиться. Это же Алик все-таки, друг наш. Не верю я, что он шизофреник. Не хочу верить. А ты, друг, спокойно, я тебя умоляю, спокойно только, объясни, в чем дело.

Алик выпил залпом стакан минералки. Несколько раз вздохнул глубоко и начал говорить…

Говорил минут двадцать без остановки. Друзья по первости слушали настороженно. А потом увлеклись, оттаяли. Улыбались иногда. Сема даже не удержался и заржал пару раз на весь ресторан. В других местах замирали они. Дышали шумно. А когда об Ае рассказывал, об оранжерее волшебной и любви больной, он заметил в глазах у Федьки навернувшуюся скупую слезу. Семка и то подозрительно шмыгнул носом.

– …Вот и все, что я хотел вам сказать. Допускаю, конечно, что бред это. Игры разума моего, жизнью задроченного. Честно допускаю. Сам об этом думал неоднократно. А потом перестал думать. Не легче от этого совершенно. Игры или правда, нет никакой разницы. По-настоящему все для меня. Так по-настоящему, как никогда и ничто. Живу, мучаюсь, сделать ничего не могу. Проблемы не решаются и не решатся. В пропасть качусь я, ребята, в слив. Может, и сам себя я сливаю. Сегодня вот с работы выгнали. Что будет завтра, не знаю. Такие дела…

Сема с Федей молчали. С одной стороны, бежать им хотелось от долбанутого шизика. Бежать без оглядки, вычеркнуть его из своей жизни, чтобы не подцепить болезнь, не дай бог, дурную, неизлечимую. А с другой… Полный разрыв шаблона у них случился. Как будто остановил их гаишник мордатый за две сплошные и вместо «предъявите документы» проповедь начал читать о божественном свете, да еще в стихах и тенором ангельским. Жутко, но притягательно. Первым опять Сема очухался.

– Хреновые дела, – сказал. – Совсем плохие.

– А может, тебе книгу написать? – предложил Федя. – Я серьезно, сюжет обалденный, Голливуд отдыхает.

Некий Ваня Иванов

Вдруг остался без штанов.

Срать, что стырили штаны,

Лишь бы не было войны.

На каждом шагу такое встречается. Не снимают об этом фильмов. И книг не пишут.

– Вот теперь молодец, узнаю прежнего Алика, – обрадовался Сема. – Не все еще потеряно. Ты же циник, аферюга прожженный. Какой бог, какая, на хрен, любовь? Выбрось ты эту ерунду из головы. Банкира на вилы и потрясти хорошенько. Можно из него вытрясти, жопой чую, можно. Хочешь, людей тебе дам из органов. Доляну, конечно, придется им откатить серьезную. Но тут не до жадности, раз вкривь все пошло.

– Не могу.

– Чего не можешь? На вилы банкира поднять? Так люди сами все сделают.

– Из головы выбросить не могу. Пробовал. Не могу.

Сема мотнул башкой, хлопнул ладонью об стол, повернулся к Феде и раздраженно сказал:

– Твою мать, он реально свихнулся. Ну что тут сделаешь?

– Правда, Алик, ты от нас чего хочешь? – поддержал его Федя. – Мы не психиатары, мозги не лечим. Что ты хочешь-то?

– Ничего не хочу. Я сидел на Патриарших. О жизни думал. Сема мимо проезжал. Давай, говорит, вместе пообедаем. Я говорю, давай. Дальше ты помнишь. Вы спросили, что случилось. Я рассказал. Вы разозлились. Ну, извините. Без обид, ребята. Я уйти могу. Я же правила знаю. Каждый со своим дерьмом сам разбирается. Бухаем только вместе. Надо же как-то время проводить в приятной компании по возможности. Без обид. Это не вы такие и не я такой. Это правила такие. Мир такой. Куда нам против мира переть? Я ничем от вас не отличаюсь, а вы от меня. Без обид. Поэтому пойду я лучше. Извините, что пищеварение вам испоганил. Не буду больше.

Когда вставать со стула начал, жалел уже об излишне пафосных словах.

«Идиот, – думал. – Кому это интересно? Как ребенок себя веду обиженный. Обиженный… Так опущенных в зоне называют. В нашей зоне Московской, Садовым кольцом огороженной…»

– Сидеть, сука! – рявкнул Сема, бросаясь ему на плечи. – Сидеть, сука, я сказал! Хули ты тут из себя принца датского строишь? Думаешь, животные вокруг? Ни фига. Все мы тут принцы. У всех злой дядя папу замочил и мамочку не стесняясь дрючит на глазах у почтенной публики. Но мы живем. Мы не уходим от ответа в рефлексию сладкую. Мы те, которые быть. Быть, ты понимаешь?! Быть – это сложно. Невозможно часто, но быть! Вопреки всему – быть. Мир – бардак, бабы – суки. Но быть все равно. Ведь зачем-то нас сюда послали? Не для того, чтобы мы соскочили из дерьма в мечты розовые. А для того, чтобы нюхали. Жили и нюхали. Вдох – дерьмо, выдох – одеколон фиалковый. Абсорбируем мы реальность, фильтрами работаем. Побарахтался в говне, домой пришел, а там хорошо, чисто. Жена ласковая, проблем не знающая, детки начитанные с мыслями высокими, старики ухоженные. Снаружи говно, а внутри благодать. И это ты, жулик, вор, фильтр загаженный, реальность поменял. И в этом твое призвание и оправдание твое в этом. Тебя проклянут потом. Не дети, так внуки проклянут. Но другими они будут благодаря тебе. Не ворами, не фильтрами…