Читать книгу - "Обращение в слух - Антон Понизовский"

Записались.

Через несколько дней нас выводят. Ночью. Приводят в какое-то здание. Кормят — я дома так не кормился! И масло, и сыр, понимашь, и поджарили там чего-то такое… Пришёл старшина, говорит: «Пошли за матрасами».

Утром мы просыпаемся на матрасах, слышим — вроде девчата? такой шум, крик девчачий… Я говорю: «Мишк, куда мы попали?..»

Потом, когда начали заниматься, поняли, куда попали, нам объяснили.

Оказалось, попали мы в школу радистов и диверсантов при КГБ.

Вскоре Киев освободили, и нас переправили в УШПД — Украинский штаб партизанского движения, улица Ворошилова, дом сорок восемь.

Там нас обучали радистами, шифровальному делу и подрывному делу. По подрывному делу — я носил мину в кармане: пачку от папирос «Казбек», начинённую шимозой. Это японское взрывчатое вещество. Сила взрыва громадная! Этой миной мы взрывали вот такие сосны в обхвате.

Мы выучились на радистов. Я кой-чего ещё помню: «Таа-ри-таа, ти-ти́, и-та-та». «Таа-ри-таа, ти-ти́, и-та-та». Это моей напарницы, Сашки Панченко, позывной. С Ворошиловграда, хохлушка. Я даже взял её фотографию в школе в Киеве… У неё позывной был — «КИС». У меня — «Эр-Зэ-Цэ».

Закончили школу, и первый прыжок у меня был в партизанский отряд имени Хрущёва.

С Киева вылетали вдвоём: комиссар Павлюченко и я — на место убитого радиста. Он застрелился, когда немцы его окружили. Может быть, и они застрелили его — но нам говорили, что он сам застрелился, потому что не хотел им сдаваться. Ну, вот меня на место его.

Летели ночью, конечно. Были сигналы — костры буквой «Г» — и вот на эти костры мы прыгали с Павлюченко.

Павлюченко хохол тоже… а сейчас враг стал! Ну какой же он враг?! Меня ранили осколками одной и той же мины с ним! Осколок тот же самый у меня в колене, и у него тоже в теле. Это брат, можно сказать. Вот. Ну ладно.

Отряд назывался наш — «имени Хрущёва». Львовская область, Билгорайские леса. Командиром отряда был Вася Ковалёв. Борови́тый мужик, понимашь-ты… Боровитый — значит, он много не рассуждал: если какой предатель, он сам его шлёпнет, и всё, и судить никого не будет.

Пришлось мне участвовать, когда взрывали эшелон. Закладывали без меня: я только заряжал эту мину стабилизатором. Когда подходил паровоз — у нас сигнальщик стоял. Он сообщал, а я только нажимал кнопку.

Потом дали отряду команду: идти через Карпаты. А Вася Ковалёв затребовал того, этого: понабросали нам и оружия, и продуктов, и чего только ни набросали… А он говорит: «Да ну их на хер! Не пойду», — и всё. Ха-ха-ха. И не пошёл. Пошёл по Житомирскому шоссе. В селе этом… Файна, Файна — нас обстреляли бендеры. И глупо сделали. Если бы не открыли огонь — мы бы прошли мимо и не заметили. А тут бой начался, бендеровцы ранили нашего замполита… в общем, прошли с боем это село, потом через Львов — и пришли в Киев.

Там Сидор Артёмыч[47]нас встретил, ковры расстелил в школе, ковры, понимашь-ты! Поставил: ну, все напились будь здоров!.. Но я не пил, я тогда ещё пить не умел…

Через какое-то время нас с Сашкой Панченко, с этой моей напарницей, вводят в состав Чешской диверсионной группы.

Были у нас в десанте и чешские группы, немецкие, и венгерские, и румынские — диверсионные группы. Командир Чешской группы — поручик Киш, начальник штаба — военный советник майор Мельник. Моряков, Туриск… всех не вспомню уже.

Косовский, начальник связи, нас с Сашкой вызвал, проинструктировал, что, мол, «вас выбросят в лес, где чехи — дружественный нам народ — встретят вас…» чуть не с обнимками — с поцелуями. «Когда на место прибудете — дадите связь». Выдал нам гамму: это как, понимашь, телеграфная лента, на ней пятизначные группы. По этим группам мы должны были составлять шифрограмму. В Киеве где-то была приёмная станция — там тоже была такая же гамма. Но нас инструктировали: если вы попадаете в плен — сразу же отрывайте сколько сумеете — две-три группы. И не скрывайте, что вы радисты: давайте связь. Но связь давайте без этих первых групп.

Поездом мы переехали в Жешув, в Польшу, — немцев уже далеко отогнали — там был аэродром. Из Жешува мы вылетали ночью. Сидим — у нас рюкзаки, маскхалаты…

Трос был протянут вдоль самолёта — «Ли-2»[48], «ПС-84»[49]— и мы карабины цепляли за этот трос. На парашюте тонкий шнурочек, шпагат — вытяжной парашют. Когда прыгаешь, вытяжной парашют вытягивает этот шнурочек и обрывается. И раскрывается уже большой парашют…

Летим, я смотрю в окно: па, истребитель немецкий! Фарами нас осветил. Но лётчик наш молодец: в облачность нырнул — и ушёл.

И сколько мы летели, куда летели, не знаю… Потом загорается красный свет: приготовиться всем. И сигнал:

АААА.

АААА.

АААА.

АААА.

Значит, надо прыгать.

И вот — как это получилось, не знаю — выбросили нас, понимашь-ты, прямо на немецкий гарнизон. А там у них собачий питомник. Ну, от собак ты не убежишь и не спрячешься. Взяли меня две собаки. Придавили, и всё. И даже не рычали. Но я успел от рулона — там вот такой этот рулон был, гамма — я оторвал кусочек и съел. И потом, когда повели уже — там ручей, и доска лежала какая-то, через него перекрыта — я проходил и закинул её туда, утопил. Ну, нашли они — не нашли, я не знаю. Кусочек съел.

Летели в дружественную страну, понимашь-ты, а попали вон как…

Позабыл, как называется городок… Бранданбург вроде. Вроде бы так. Посадили меня там в тюрьму… на каком этаже, не помню, мозги-то уже… но окна были. Сижу у окна, смотрю — Сашка Панченко! Ну как же мне было ей не помахать?!

И тут же — следили они, что ль, за нами? — спускают меня вниз в подвал, на руки — кандалы… ну да ладно, бог с ним. Вообще-то не мучили. Допрашивали, но не мучили. Я считался у них политзаключённым. Перевезли потом в Прагу. В Праге есть такая тюрьма Панкрац. Допрашивали в гестапо — там же, где допрашивали Юлиуса Фучика. Допрашивал парень — он то ли русский сам, то ли русский хорошо знал. Но мне кажется, он был русский на самом деле — и неплохой был парень в гестапо. Когда уже меня отработали, я ему говорю — вот как всё равно, понимашь-ты, знакомому — я ему говорю: «Ну ладно, ребята. Вот вы в гестапо, сюда глупых людей не поставят. Вам всё известно, где наша школа находится, где штаб находится. (Они сами мне говорили про это, я им не рассказывал.) Я всё равно ничего больше нового вам не скажу. Вот хоть вы под каток меня положите и раздавите — кроме кровавого пятна ничего не будет».