Читать книгу - "Piccola Сицилия - Даниэль Шпек"

По лицам гражданских видно, какова роль солдат – освободители или оккупанты. Британские коллеги сделали хорошую работу. Однако, в отличие от зрителей в зале, Мориц видел и то, что не попало в кадр. Они показывали артиллерию – он видел разорванные тела на стороне противника. Они показывали обломки самолета – он видел мертвого пилота. Когда они показывали колонну пленных, снятую общим планом, на котором не различить отдельные лица, – он чувствовал унижение побежденных, их позор и бессилие. И когда на экране появились лица победителей, изможденные, но радостные, он придвинулся еще ближе к окошечку в зал, даже чуть было не остановил пленку, чтобы удостовериться, не обознался ли, не мелькнуло ли среди лиц этих мужчин одно, знакомое. Лицо Виктора.

* * *

Основной фильм был «Пять гробниц по пути в Каир». Картина о войне, которую Мориц снимал и сам, рассказывала о событиях с другой стороны – как историю победителей. Режиссер Билли Уайлдер, Эрих фон Штрогейм в роли Роммеля. Немецкие актеры, работающие на американцев! Разве мог бы Мориц зайти так же далеко? Нет. Он не был революционером, демонстрирующим свои убеждения. Его маленькое предательство было возможно лишь потому, что он мог оставаться невидимым.

Когда все зрители разошлись, он еще раз поставил бобину с британским киножурналом студии «Пате». Съемки из сицилийских деревень. Он приник к маленькому оконцу и под стрекот проектора изучал лица солдат. Дважды ему показалось, что промелькнул Виктор, дважды он останавливал проектор, прокручивал ленту назад и снова запускал. Однако оба раза это оказывался другой человек. Но уже в самом конце пленки он его нашел. Камера панорамировала площадь, справа и слева – разрушенные дома, на их фоне трое солдат позируют на джипе, а на заднем плане, под разорванным тентом кафе, мужчина в гражданском, в светлом пиджаке и шляпе, раздает сицилийцам сигареты, – разве это не он? Та же небрежная манера молодого бога, который знает, что он бог, но делает вид, что не знает этого, – победитель на короткой ноге с местными, почти как один из них, однако несомненно primus inter pares^[83]. Это же Виктор? Или нет?

Мориц – наэлектризованный – включил обратный ход, но сделал это слишком резко, и зубчатый механизм заблокировался; пленка остановилась, а когда Мориц открыл проектор, чтобы устранить блокировку, было уже поздно: жар дуговой лампы растопил целлулоид, стократно увеличенный кадр расползался на экране прямо на глазах… пока пленка не порвалась. Катушки крутились вхолостую, конец пленки трепыхался, разбиваясь на кусочки, из проектора выползал вонючий дым. Быстро, но слишком поздно Мориц выключил лампу.

Он проклинал свою неосторожность, вынимая бобину из проектора. Тщательно зачистил оплавленные концы, обрезал и склеил их, сохраняя каждый кадр из панорамы площади. Потом снова поставил катушку и спроецировал на экран то, что осталось от этих кадров. Начало панорамы до того места, где в кадр попадал мужчина на заднем плане, потом склейка, и после вырезанного места мужчина уже только мелькнул, проход камеры продолжился. Мориц много раз запускал проектор, отматывал пленку назад и еще раз просматривал каждую деталь изувеченной сцены. Мужчина на заднем плане не носил форму. И он не мог быть сицилийцем, поскольку раздавал сигареты, как это делали солдаты коалиции, чтобы подкупить местных.

На следующий день Мориц показал эту сцену Леону. Тот размышлял, непривычно молчаливый. Потом поехал на своем кабриолете к дому Сарфати и посигналил.

– Мы нашли Виктора, – крикнул он, когда Ясмина вышла на порог. – Поехали!

Ясмина всплеснула руками, побежала к машине и поехала с Леоном к кинотеатру.

Она села с ним в первом ряду, и Мориц запустил проектор. С первого раза Ясмина ничего не увидела. Потом он прокрутил сцену назад и снова запустил ее: площадь в сицилийской деревне, проход камеры, подобие Виктора и разрыв во времени. Ясмина вскочила:

– Виктор!

Она повернулась и помахала наверх Морицу, который выглядывал из оконца.

– Это он! Он жив!

Она обнимала Леона, как ребенок, нашедший своих потерянных родителей. Теперь Мориц уже не сомневался. Снимок был сделан, по словам диктора, в Аволе, деревне на юго-востоке острова. Именно в этом районе высадились британцы. Отсюда следовало два вывода: поскольку он одет в гражданское, его заслали, предположительно, как агитатора. Но между съемкой и окончанием боев за Сицилию прошло несколько недель, и были еще тысячи убитых. Значит, киножурнал доказывает, что он был в Аволе, но неизвестно, жив ли он сейчас.

Эту мысль Мориц держал при себе, когда спустился в зал, где Ясмина бросилась ему на шею с бурными благодарностями. Это было их первое объятие, внезапное и очень тесное, – в доме родителей они избегали малейшего прикосновения. Ясмина была в легком летнем платье, сквозь которое он чувствовал ее грудь, тепло тугого живота. Ее порыв смутил его, но ведь эта вспышка относилась не к нему, а к Виктору.

– Не за что благодарить, я же ничего не сделал, – пробормотал Мориц.

– Нет! Вы вернули мне надежду! Можно мне взять его с собой?

– Кого?

– Виктора.

Мориц вопросительно посмотрел на Леона.

– Все, что ты хочешь, carissima.

Мориц вырезал этот кадр из фильма, осторожно свернул целлулоид, вставил его в баночку для пленки и отдал Ясмине. Шесть секунд надежды.

* * *

8 сентября 1943 года в 18:30 генерал Эйзенхауэр объявил по радио Алжира о перемирии между Италией и коалицией. Британская Восьмая армия пересекла Мессинский пролив и начала продвижение по материковой части Италии. Гитлер тут же распорядился о переброске войск через Альпы и назначил Роммеля командующим Северной Италии. Немцы занимали итальянские города и разоружали своих бывших союзников. Война, ввергнувшая в огонь полмира, разворачивалась теперь и на Апеннинах.

В тот же день Альберта выписали из больницы. Он приехал на такси, никого не предупредив, потому что хотел избежать взглядов соседей. Мими и Ясмина, поддерживая, повели его в дом, но он делал вид, будто и сам бы прекрасно справился. Соседи, конечно же, все равно сбежались, с сочувствием приветствуя его. И пусть у Альберта не было прежней выправки, он тщательно следил за тем, чтобы доктор Сарфати не потерял лицо. Соседей приветствовал дружески, обнимая их одной рукой, вторая была парализована, расспрашивал о здоровье, о мелких болячках, как будто пациентами были они, а не он. Поскольку – что бы ни случилось – он был в первую очередь врачом, потом уже отцом, но никогда тем, кому нужны одолжения. Мими старалась спровадить соседей, которые стремились в дом. Потом, говорила она, потом, дайте ему отдохнуть и прийти в себя! Когда же Альберт наконец оказался в доме, то женщины уложили его на диван, где он и провел весь день, как и все следующие дни.

Мориц прибежал, как только услышал про возвращение Альберта. Он принес цветы, купленные на первую зарплату, и попросил у Альберта прощения.