Читать книгу - "Попугаи с площади Ареццо - Эрик-Эмманюэль Шмитт"

Тому показалось, что Натан перешел уже все границы дозволенного, но, к его удивлению, Марселла не обиделась, а, наоборот, весело расхохоталась:

— Ну, вы преувеличиваете, господин Натан. Пятнадцать афганцев в моей постели! Какой вы смешной! — И, прикрыв глаза, потягивала свой ликер, раскачиваясь на трехногом табурете.

Натан, воспользовавшись случаем, ткнул Тома локтем и глазами показал другу: на полочке, куда Марселла складывала свою немногочисленную почту, лежал желтый конверт.

Несколько стаканов спустя они вышли из жилища консьержки без сил.

Натан предложил продолжить расследование, пройдя по этажам: нескольких жильцов он знал в лицо, в том числе одну милейшую и довольно веселую старую деву, как там ее, мадемуазель…

— Мадемуазель Бовер на каком этаже? — спросили, постучавшись к консьержке, трое малоприятных мужчин.

— На третьем, — ответила Марселла.

— Она дома?

— Да.

Марселла закрыла дверь, а мужчины направились вверх по лестнице.

Глядя им вслед, Натан шепнул на ухо Тому:

— Н-да, дело пахнет керосином…

— С чего ты взял?

— А я знаю главного в этой троице: судебный исполнитель, которого наш клуб вызывает, когда надо собирать долги. Уж не знаю, что там сделала эта бедная мадемуазель Бовер…

— Не драматизируй. Может, он просто пришел доставить письмо в собственные руки.

— Только не втроем. Это больше похоже на выселение или опись имущества.

И они побыстрей выскользнули из подъезда, как будто оставаться в доме, где вот-вот разыграется трагедия, было опасно.

Перейдя улицу, они решили немного отдохнуть под деревьями. Разговор Марселлы и Натана ужасно утомил Тома: их манера то и дело перескакивать с трагического тона на игривый приводила его в замешательство. Ему хотелось немного побыть в тишине.

Но вместо этого на них обрушился гвалт попугаев. Что там случилось, наверху в ветвях? Ара и какаду уже не переговаривались между собой: они орали. Между ветвями разыгралась настоящая звуковая буря: резкие, пронзительные вопли, галдеж и стрекот, оглушительные разнокалиберные трели рвали барабанные перепонки.

Но, как ни странно, эта суматоха их успокоила: она воспринималась как что-то здоровое, ясное, разномастное — радостный полнокровный кавардак. В этой какофонии рождалась гармония. Подобно тому как вид этих ярких птичек, разноцветных, словно радуга, вызывал чувство легкости, их шумная возня создавала веселое настроение.

Когда они немного пришли в себя, Том подвел итоги:

— Ты, я, Виктор, цветочница, аристократка, Захарий Бидерман и консьержка — семь человек получили такие записки. Что между нами общего? Все живем на площади Ареццо. Первая зацепка: тут неподалеку есть какой-то человек, который желает добра своим соседям. Вторая зацепка: этот человек добрый, открытый, щедрый, и это сильно сужает круг поиска.

— И вообще сводит его к нулю. Таких людей не бывает.

— А кто мне рассказывал про Христа и святых?

Натан посмотрел на него внимательно:

— Хорошо, допустим, нам написал некий голубь. Как будем его искать?

В этот момент на аллее появился паренек лет двадцати пяти: он весело протопал мимо них, напевая себе под нос, настроение у него явно было отличное. Том и Натан помолчали, пока он не скрылся из виду.

— Аппетитно выглядит. Интересно, откуда он идет? — прокомментировал Натан.

— Да, веселенький тип, — согласился Том.

Они вздохнули. Натан повернулся к своему возлюбленному:

— Слушай, Том Верже, по-моему, ты на него уставился, как кот на валерьянку. Должен ли я из этого заключить, что, когда мы будем жить вместе, ты мне наставишь рога?

— Не больше, чем ты мне, Натан Синклер. Обрати внимание: это ведь не я стал нем как рыба, как только появился этот красавчик.

— Ладно. У меня к тебе будет только одна просьба: делай что хочешь, но веди себя скромно и никогда мне ни о чем таком не рассказывай.

— Обещаю.

— И я тебе.

Стало тихо. Том ласково взял Натана за руку:

— Знаешь, Натан, я хотел бы тебе не изменять.

Натан растроганно посмотрел на него:

— Очень приятное признание, оно мне нравится.

Он, улыбаясь, смотрел на попугаев, но глаза у него наполнились слезами.

— Что-то такое надо бы говорить на свадьбе. Вместо того чтобы давать друг другу невыполнимые обещания, лучше бы остановиться на таком простом пожелании: «Я хотел бы тебе не изменять». — Он поднес руку Тома к губам и поцеловал ее. — Почему людям приходится так часто друг друга обманывать, Том?

— Правильный вопрос был бы такой: зачем люди дают друг другу невыполнимые обещания? Зачем пытаются идти против человеческой природы? Почему мужчины и женщины хотят видеть себя не такими, какие они есть?

— В этом смысл понятия «идеал». Мы же не животные. Во всяком случае, я.

— Ты смешиваешь понятие идеала и отрицание биологических законов. Как и этими попугаями у нас над головой, нами управляют порывы, которые бывают сильнее нас, и их больше, чем нам бы хотелось, а иногда они толкают нас куда-то, куда мы сами вовсе не собирались. Неверность естественна, а мы, наоборот, теряем естественность, когда даем клятвы, которые обрекают нас на воздержание.

— Ну и ладно. Я все равно хотел бы тебе не изменять.

— Я тоже, Натан.

И они вздохнули с облегчением.

Со стороны авеню Мольера на площадь вышли трое. Том сжал руку Натана:

— Видишь их? Мне не показалось?

Это садовники Ипполит и Жермен — а с ними Изис — принесли на площадь свой инвентарь. Натан решил, что Том показывает на Ипполита:

— Ох, Том, притормози-ка чуть-чуть. Только что нашептывал мне о любви, а через секунду уже делаешь стойку на первого встречного жеребца.

— Да я не о нем тебе говорю, идиот!

— Что? Ты не пялишься на самого красивого парня в Брюсселе?

— Нет! Я о нашем расследовании…

Натан сделал непонимающее лицо.

— Ты согласен, что эти садовники часто приходят на площадь, что они тоже принадлежат к здешним обитателям?

Натан обернулся к садовникам: они раскладывали на газоне свои инструменты, а Изис села на скамейку и погрузилась в чтение. Эту сценку они видели десятки раз за последние годы. Он кивнул. Том продолжал:

— А помнишь, что нам сказал Дани Давон в гостях у Фаустины? Авторы анонимок — это люди, изолированные от общества из-за каких-то отличий, или калеки…

— Карлик?

— Вот именно.