Читать книгу - "Вечная полночь - Джерри Стал"

Вернувшись в телегород, я стал подозревать в Мили своего рода диалогового садиста. Проект был отстойным, и становилось очевидно, что транслирование его зарежет. Но Джон-бой, который никак не мог наесться смачными историями насчет автобусов — «Как это бывает? В смысле, чё, правда?…» — видимо, почуял, что я в такой заднице, что буду продолжать выделывать любые сальто-мортале. Пока однажды вечером, когда я взял такси до его ебучего дома в Хиллз скинуть очередной переделанный вариант, похожий на Япфета Кото, водила глянул разок на вашего покорного слугу и предложил: «Мужик, по тебе видно, что тебе кой-чего надо… Сто пудов, ты не против крэка? Давай, я тебе возьму? Тридцать долларов. Вставляет только так…»

Хотя до сего момента у меня получалось не торчать, прозвучало по-любому неплохо. Очень неплохо. Глядя в зеркало дальнего обзора, я увидел уставившиеся на меня собственные глаза, когда я пробормотал роковые слова: «Давай…»

Следующее, что помню, я в самом центре Уатте, скрючился в такси у парка Джима Джиллиама, выпуская клубы из трубопровода, длиннее рук моего черного кореша, который, казалось, с каждой затяжкой принимал все более грозный вид.

Одна затяжка, и мне снова пиздец.

В два счета я вернулся в то состоянию, о котором так отчаянно тосковал все эти безжизненные месяцы. Очень быстро я вернулся к эйчу и заработал подсадку. Едва я так славно убился, я решил, что мне надо сменить стены. Новая обстановка. Потом, конечно, я слезу.

В кругах слезающих это называется «географическим вопросом».

Мой новый друг и спаситель представился по телефону. Эрик Блэкни, мой старый режиссер из «Буккера», регулярно звонил мне через определенные промежутки, с тех пор как его поперло высшее начальство и я уволился из солидарности. Я никогда ему не перезванивал по тем же причинам, по каким не контачил ни с кем из своей «старой жизни». Я перестал считать себя частью их мира. Я покинул цивилизацию, когда взялся за струну.

Но, повернувшись спиной к очередной стене, я стал рассматривать его как человека, потенциально полезного. И непременно бы его использовал, если бы означенный индивид не оказался потрясающе щедрым человеком. Сложно стырить что-то у того, кто готов отдать последнюю рубашку. А у Эрика, благослови его, Господи, рубашек было до черта.

Я в очередной раз словил сообщение от Блэкни на свой верный автоответчик. Когда я ему перезвонил, он, как мне показалось, обалдел. «Я думал, что ты умер», — сказал он мне.

Как мне объяснить, что симпатии ко мне, желание со мной дружить столь же абсурдны, как приглашение отобедать в Белом доме? «Ну, знаешь, — неопределенно ответил, — пропал без вести».

К большому моему удивлению, он сказал, что понимает. Я планировал уболтать парня, пару раз намекнуть ему, какой он убойный режиссер — если не непризнанный гений — потом раскрутить на пару сотен баксов. Если не найду где жить, по крайней мере, смогу нарулить наркоты.

Мы с Эриком договорились встретиться за кофе в «Ониксе», кафе-«театре перфоманса», ставшем недавно модным, в Сильверлейке. В «Ониксе» собиралась как бы бунтующая публика. Такие крутые люди, что они жрали кислоту посреди рабочей недели. Обхохочешься на эту толпу Nuevo[56]в клешах. Однако, что ни говори, этих граждан приходилось уважать. Они на свой лад творили настоящую Революцию в Лос-Анджелесе — не писали сценариев. Не то, что всякие проститутки от литературы, типа нас с Эриком.

Они были писателями, но поклонялись Генри Роллинзу, а не Оливеру Стоуну. Когда я попал в Лос-Анджелес, каждая shlub, имеющая под рукой фломастер, сочиняла сценарий про «вытащенную из воды рыбу» (все стремились повторить «Нечто дикое»). Теперь они рожали стихи в духе «зацени мое тату». Верлибр вечно свободных. «Я Ненависть… Я пью крепкий кофе… Я надеюсь, мама умрет…» Примерно вот так.

И в такую модную тусню явился экс-кэннеловский ас Эрик Б. в хаки и рибоках — он даже обрезал свой хвост — с вашим покорным слугой, как всегда облаченным в чёрное, затасканное с начала семидесятых. Сначала из соображений стильности. Потом, чтобы спрятать кровь. Теперь потому что другого шмотья у меня не было.

Эрик, хотя и добился успеха на выбранном поприще, до сих пор себя за это ненавидел. Но с любовью вспоминал время, когда он был голодным рок-музыкантом в Англии, где прожил почти десять лет. «Что мне делать?» — пробурчал он в свой бескофеиновый кофе, который мы заказали вместо обычного, ведь яппи вроде нас пристало беспокоиться насчет побочных эффектов этого мерзкого кофеина. «У меня есть жена, двое детей и эта блядская ипотека».

От той обычной беседы, когда можно делать выводы о складе ума, в кафе стало ясно, насколько важно понять, каким образом человек может опуститься ниже плинтуса и там остаться, подобно автору данного опуса.

Простое утверждение: выносить, что меня воспринимают иначе, чем обыкновенного парию, кем я, собственно, и являлся, было выше моих сил. Слишком это шло вразнобой с категорическим императивом вести жизнь затянувшегося саморазрушения.

Примерно час или два мы обсуждали, как мы оказались там, где оказались. «Помню, как-то, — рассказывал мне Эрик смачную историю из своей жизни, поразительно контрастирующую с его джентльменским набором хаки-спортивная рубашка. — Помню, как-то я работал телохранителем у чувака, продававшего героин Кейту Ричардсу. Приходили к Кейту на хату, и везде на полу валялся народ. Что-то буровили, дерьмо всякое, и меня, понимаешь, до глубины души удивило, что то была самая скучная во всем нашем блядском мире ситуация. Кто-то хотел сделать тост, но тостер сломался. И я эту хуйню починил — по-моему, в розетку надо было воткнуть — и меня сочли кем-то вроде гения. В смысле, деньги, наркотики, вся фигня, от нее они так поглупели… Не мог дождаться, когда мы оттуда свалим».

На одно бесконечное мгновение мы застыли на месте. В полном молчании. А вокруг нас во всем своем татуированном великолепии юное поколение, молодая поросль, зажатая в рамках новых стереотипов, жила своими современными фантазиями. Через пару лет половина из них сядет на систему. Вторая половина станет бухгалтерами.

— Ну, если тебе надо, где жить, я тебе помогу.

— Ну, не знаю…, — пробормотал я. Обычная поддельная неуверенность. Фишка в том, чтобы заставить ИХ умолять ТЕБЯ позволить тебе помочь. И ты по бесконечной доброте душевной, окажешь им любезность.

— Смотри, поступай, как знаешь. Просто тебе говорю, у меня есть где. Я там практически не бываю.

— Ну…

Я похмыкал и пожевал сопли. Прошла еще минута. Эрик извинился и сказал, что надо позвонить жене. Я остался сидеть, с ужасом поджидая, когда он вернется из телефона-автомата.

Благотворительность дурно влияет на сон, даже хуже чем непосредственная разводка.

Но вот приплыли, мне предлагают пищу и крышу над головой, и мне не надо ни врать, ни красть, ни говорить «я тебя люблю» — и мне хотелось схватить вилку и воткнуть себе в глаз.