Читать книгу - "Песнь тунгуса - Олег Ермаков"

Все смеялись, Катя — до слез. Мне сначала хотелось прервать Любу, урезонить, но — сам заслушался. Люба человек эмоциональный.

— Компромат, интриги, поджоги, — кто скажет, что мы обитаем на отшибе, да? — подает голос Юрченков.

— Что ж, все эти разнонаправленные силы свидетельствуют о том, что система жива. Правда, печальная истина в том, что векторы и Дмитриева и нынешней администрации совпадают в главном: оба они устремлены к идее антропоцентризма как основополагающей идее заповедного дела, — решаю я вернуть разговор в серьезное русло.

— А на каком ките будет ваш заповедник? — спрашивает Катя.

— Это кит, пойманный Семеновым Тянь-Шанским, Кайгородовым, Кожевниковым в начале века. Песнь этого кита проста как мычание: биоцентризм. У первобытной природы есть право быть. Язык не врет. Сначала она была, потом появились мы. То есть человек здесь все-таки гость.

— И престранный, да? — поддакивает Юрченков.

— Ну, биоцентризм… Как-то это скучно, — говорит Катя и для убедительности печально вытягивает губы.

— Ладно, — говорю, — можно и повеселее завернуть. Есть вещи, которые нельзя включать в хозяйственно-преобразовательные планы. Например, Байкал. Тут подмога от Иммануила Канта, сказавшего, что наиболее красиво то, что бесполезно. Весь Байкал должен стать бесполезным, вот и все. И первой территорией бесполезного будет наш заповедник. Никакой выгоды, — таков наш лозунг. Что важнее, дикая природа или истина? Наш ответ: дикая природа. Лучше белое пятно в познании, чем в природе, говорил кто-то из биологов. Советских, между прочим. Хотите белое пятно вместо Байкала? Вы его получите. А точнее, белое пятно, наполненное жижей вашей выгоды.

— Фу! — смешно поморщилась Катя. — Это уже интереснее!

— Но не сказать, чтоб убедительнее, — замечает Прасолов. — Вряд ли кого увлечет пассаж про бесполезность.

— Священно-бесполезный, — предлагает свой вариант Юрченков, вздергивая и без того вздернутый нос.

Я смотрю на него с восхищением.

— О, это в точку, Ген! Гениально.

— Такое у меня имя, — отвечает Юрченков.

— Нет, действительно. Тут намек и на всем известную песню, и на Лао Цзы.

Юрченков вскидывает брови.

— Вот как? Но этого товарища я не читал.

— У него есть целая глава о бесполезном. Коротко говоря: откажитесь от умения и выгоды и будьте как некрашеный холст.

— А я вам напоминаю мудрость нашей ленинградки, — сказала Люба.

Все смотрят на нее.

— Забыли? — спрашивает она, обводя всех насмешливым взглядом.

— Тут у вас действительно заповедник! — восклицает Катя. — Что ни человек — то мудрец или юродивый, а это одно и то же ведь. Зря канадцы тратили пленку на нерп и птичек. Людей надо было снимать.

— Говорят, скоро часть съемочной группы вернется, чтобы снять что-то еще, — сообщает Прасолов.

— Ну хорошо, напомни, — говорю я Любе, уже догадываясь.

— Вы не Байкал и мир спасите пока, а одного паренька вызволите, коренного жителя этого самого священно-бесполезного моря-вещи.

— Ах, да, — отзывается Юрченков. — Что о нем слышно новенького?

— Ему успешно вставили титановую пластину вместо раздробленной лобной кости, — говорит Люба. — Пулю извлекли. И скоро снова доставят в кутузку.

— Чья пуля-то? Ментов или Андрейченко?

— Неизвестно.

— Мы не забыли, — говорит Прасолов. — Соображения есть.

— Так поделись ими.

— Мне кажется, это преждевременно, — отвечает Прасолов с непередаваемым административным видом.

Нет, в нем есть административный ресурс! Он, конечно, прирожденный директор будущего заповедника. До того как его назначили и. о., он был менее официален и более доступен. Я в общем-то немного опасался, придет ли он на чаепитие. И не повернется ли дело так, что он вдруг войдет во вкус должности главного лесничего и, боясь ее потерять, просто оставит нас с носом?

— Да брось, Сережа, тут все свои, — с убедительной ласковостью просит Люба.

И Прасолов сдается, поправляет очки, кашляет в кулак.

— Ну хорошо, — начинает он, снова напуская на себя важный вид, сплетая пальцы, выставляя оба указательных вперед и сосредоточенно глядя на них. — Во всей этой истории странно именно исчезновение канистры у Шустова и обнаружение ее на пожарище. Это уже похоже на поджог. Да. Мальчакитов мог по неосторожности, убираясь в «Орбите», бросить окурок, это так. Но вот как раз канистра и свидетельствует о том, что пожар случился не по вине Мальчакитова. Явный поджог. Кто? Зачем? Мальчакитов?

— В Мише ни капли мстительности или злобы, — подает голос Люба.

— Кузьмич? — продолжает Прасолов. — Точнее его сварочный аппарат? Но по времени не подходит, загорелось значительно позже окончания сварочных работ. Кто остается?

— Шустов, — напоминает Катя.

— Да, это из его дома исчезла канистра, которая и обнаружилась на пожарище. Но он же сам об этом и сказал. Таким образом, Шустов отпадает. Канистру у него попросту говоря сперли. И бросили с намерением: чтобы обнаружилась. Кто? Одно из двух. Либо тот, кто против Шустова, либо…

— Против администрации, — говорит Катя.

— Да тот же Дмитриев, — вставляет Люба. — Не сам, а через кого-то. Подручных у него хватает. И я уверена, что это Светайла! Шустова она хотела подставить, чтобы освободить дом для своей Лизки. Заодно пособить Дмитриеву…