Читать книгу - "Стыд - Виктор Строгальщиков"

— Без разницы, — произнес Иванов. — Решили. Дальше.

— А может, попросить американцев?

— О господи! — брезгливо воскликнул сидевший рядом с Ивановым Харитонов. — Вот только их, пожалуйста, не втягивайте!..

Битый час на заседании Лузгин просидел совершенно бессмысленно: никто не задавал ему вопросов, не поинтересовался его мнением. Когда дошла очередь до пункта о книге и старик сказал: «Дело движется», — главный только кивнул головой и пошевелил пальцами: мол, давайте листайте, листайте… Лузгин был не в обиде и тихо размышлял о своем: например, как быстро и без особенных мук человек ко всему привыкает. И что мало кого озадачивает еще вчера представлявшаяся совершенно абсурдной необходимость получать китайскую визу, чтобы попасть в русский, казалось бы, город Хабаровск. И что два десятилетия спорившие за главенство своих регионов Тюмень, Ханты-Мансийск и Салехард стали нынче тихими вассалами Сургута. Лузгин еще раз подивился дальновидности местной элиты; когда все соседние и дальние части треснувшей-таки по швам страны поголовно бросились гордо именовать себя республиками, хитрые сибирские ребята под аплодисменты мировой общественности скромно, без претензий, назвали доставшиеся им куски земли и карты Объединенной территорией Сибирь, которая добровольно и немедленно вошла в состав Конфедерации (не в пример упрямому Югу и обидчивому Дальнему Востоку). Новоизбранный президент территории восседал в Сургуте вместе со своим правительством; ооновский же генерал-губернатор и штаб, и резиденцию держал в Тюмени, ближе к южной горячей границе. Среди людей, сидевших сейчас за огромным столом, Лузгин был единственным, кто видел буферную зону и жил там немалое время. Давясь зевотой, он дотерпел до конца заседания, умело спрятался в сутолоке у дверей от ищущего взгляда старика, навестил погрязшего в компьютере Пацаева, дождался, когда тот умчится по делам, позвонил в канцелярию Белого дома, заказал себе пропуск и пологим переходом отправился к тому, кто недавно приехал.

11

— Почему это, — спросил Лузгин, — я должен, как ты говоришь, разбиться в лепешку, когда вы сами ни черта не делаете?

— Мы не делаем? — взревел Ломакин. — Мы не делаем?

Они сидели втроем с Земновым в наемной квартире земновского фонда на самой окраине города. Лузгина на эту встречу привезли по его настоянию, и он уже сам был не рад, что напросился. Весь вечер они с Ломакиным орали друг на друга, Земнов же молчал с отстраненным видом, изредка выходил в соседнюю комнату, кому-то звонил, возвращался и снова молчал. Лузгин свои вопросы адресовал именно ему, но отвечал почему-то Ломакин, перебивая и размахивая руками. Лузгин еще подумал: хороша «конспиративка» — мы так кричим, что слышно за версту.

— Черт с вами со всеми, — обессиленно проговорил Лузгин. — Совершенно бессмысленный разговор. Использовали девку, меня использовали, а там хоть трава не расти. Я вас понял, ребята. Только ничего у вас не выйдет. Я пальцем не пошевелю, пока вы девку не вернете. Вам ясно?

— Нам ясно, — ответил Земнов. — Одевайтесь, Владимир Васильевич.

— Ты что, — изумился Ломакин, — хочешь взять его с собой?

— Поехали, — сказал Земнов. — Темно уже, поехали.

На улице они уселись в тот же обшарпанный «уазик-хантер» с круговой неразборчивой надписью на дверцах, что привез сюда Лузгина, — он еще подивился, откуда у фонда такое старье. Ну вот, подумал Лузгин, глядя в мутное стекло на поплывшие мимо черные баки для мусора, вот все и разрешилось, он совершенно свободен и никому не должен, девчонку отыщет милиция, и ничего такого ему теперь не надо делать с больным несчастным стариком, а просто дописать книгу, получить деньги и свалить отсюда к конкретной матери — хоть в гадскую Тюмень, хоть к Славке Дякину в его забытый богом Казанлык, да хоть куда, лишь бы не видеть больше никогда ни Земнова с Ломакиным, ни майора Сорокина, ни возникшего неожиданно из московского потустороннего небытия господина начальника по фамилии Слесаренко, у которого он вчера побывал.

Лузгин долго объяснял по телефону женскому голосу в приемной, кто он такой и зачем ему нужен начальник. Голос никак не мог понять, что Лузгину надо просто повидаться со своим старым знакомым — такой формулировки в служебном обороте не существовало. Голос переспрашивал: «Вы по какому вопросу?» — Лузгин не вытерпел и сдался: «По личному».

— «Вам перезвонят», — ответил голос, и ему действительно перезвонили, сообщив, что его примут в семнадцать тридцать. Он как раз успевал после оргкомитета. Ему понравилось время — самый конец рабочего дня; он станет, видимо, последним посетителем — чтобы без лимита, по давнему приятельству.

В конце девяностых годов Виктор Александрович Слесаренко служил заместителем градоначальника Тюмени, потом первым замом мэра в северном нефтяном городе, где они с Лузгиным и его другом и одноклассником банкиром Кротовым оказались в одной выборной упряжке: Слесаренко баллотировался на место застреленного мэра, Кротов рулил финансами кампании, Лузгин обеспечивал пиар. В конце концов там все порушилось и не случилось: Слесаренко снялся с выборов и получил хороший пост в Москве, друг Кротов бежал от происков прокуратуры и вскоре несуразно умер, Лузгин же попросту остался не у дел и вынужден был откатиться в Тюмень почти без денег и с большой обидой.

Слесаренко он узнал на лестнице сразу, хотя этот большой и тучный в прошлом человек теперь по-модному осунулся. Осталась в нем и памятная Лузгину отстраненность: в любой компании чиновников (и выше рангом, и пониже) Слесаренко держал себя немножко наособицу, как бы все время сбоку: он и другие, другие и он. Истолковывалось это всегда неверно: причиной было не высокомерие, а кое-что наоборот; оно и привлекало в нем людей.

Лузгин, когда его впустили, вошел и поздоровался с порога. Слесаренко говорил по телефону; кивнув Лузгину, пальцем указал на ближний стул. Был он собран, деловит, уверенно спокоен, с лицом в морщинах, но не дряблых старческих, а твердых, словно вырезанных четко мастеровитой рукой. Хорошо выглядит, мерзавец, с улыбкой подумал Лузгин. Он еще не решил окончательно, зачем сюда пришел: просто так или по делу.

— Ты что, не брился? — спросил Слесаренко, положив трубку и щуря глаза.

— Почему это? — сказал Лузгин, смешавшись. — Утром брился, но к вечеру щетина отрастает. А я вам не француз, чтоб бриться дважды в день.

Слесаренко весело захмыкал, вздрагивая плечами.

— Молодец, узнаю, узнаю… А я было решил: ну все, опустился товарищ писатель.

— Ни фига себе, — сказал Лузгин. — Мой костюм-то не дешевле вашего, а вы мне говорите: опустился.

— Я не на костюм, я на человека первым делом смотрю, — сказал Слесаренко, и Лузгину не понравилась его интонация: то ли оскорбительная, то ли нравоучительная, но, в любом случае, обидная для собеседника. Не стоит с этой московской сволочью ни о чем серьезном разговаривать, подумал Лузгин и вслух спросил:

— Каким ветром к нам, Виктор Александрович?

— Да разными, разными ветрами, Владимир Васильевич,