Читать книгу - "Любовь, опять любовь - Дорис Лессинг"

Саре эти разъезды пришлись по душе, они помогали ей рассеяться, отвлечься от переживаний. Несмотря на контракт, за перевод дневников Жюли садиться не хотелось, она опасалась рецидива; надо сначала как следует оправиться.

Часто они ездили вместе с Патриком, и эта новая фаза их дружбы оказалась наиболее приятной особенностью нового режима, в котором работала «Зеленая птица». Энтузиазмом Патрик напоминал Соню. Он забросил свою роль капризного дитяти, отказался от эпатирующих нарядов, откликнувшись на бурную критику Сони.

— За ради бога, глянь на себя! Ты уже старый хрен, а рядишься, как сопляк безмозглый!..

Так же Соня наскакивала и на Сару, Мэри и Роя за то, что те нянчились с Патриком, как с ребенком. Патрик протестовал, говорил, что ему нравится, когда с ним нянчатся, но Соня не желала ничего слушать. Все четверо по-прежнему часто мирно беседовали. Патрик признался, что либретто мюзикла представляло собой для него именно акт взросления, своего рода провозглашение духовной независимости — в том числе и от них. Но такие откровенные речи он вел, лишь когда Сони поблизости не было. Многое в театре происходило за спиной Сони, и, как все соглашались, так будет еще долго. Разве что ее характер вдруг изменится. Но на это надежды мало. Соня оставалась не только главным проводником сплетен, но и их основной темой. В первую очередь это касалось ее отношений с Роджером Стентом. Он не скрывал своей к ней симпатии. Снизойдет ли она до критика? — спрашивали ее. Она отвечала, что физические данные Стента ее вполне устраивают, но вот что касается духовной стороны… Тут Соня безнадежно махала рукой. «Я не могу представить, что просыпаюсь утром рядом с этой беспринципной образиной!» Стент, уподобляясь средневековому рыцарю, готовому ради дамы сердца преодолеть все препоны, спрашивал, что ему нужно сделать, чтобы отношение Сони к нему изменилось. «Бросьте ремесло театрального критика. Вы невежественны, как чурбан». Он не скрывал своих затруднений и сомнений. Если он не будет огульно обхаивать все пьесы, то потеряет работу. Ведь именно поэтому он и «Жюли Вэрон» обругал. На самом же деле пьеса ему понравилась. «Врете! Вы третьего акта не видели!» Как и многие новички, которым с ходу повезло, Соня сразу после университета умудрилась зацепиться на подходящей работе — чужих затруднений она замечать не желала. Стент случайно попал к «младотуркам», но что бы он представлял собой без них? Один из сотен «подающих надежды» молодых людей. Его раздирали противоречивые стремления. Шумный задиристый тон «младотурок» Стент усвоил сразу и не без интереса, но по сути-то он был добродушным молодым человеком, которому хотелось стать маститым критиком. Написать роман? Он уже достаточно известен, чтобы на его книгу обратили внимание, но когда, спрашивается, писать, если каждый вечер посвящен просмотрам пьес? «Найдите другую работу!» — бросила Соня. «Может быть, в „Зеленой птице"?» — спросил молодой человек. Какая у него квалификация? И она предложила ему прослушать курс истории театра. Стент оскорбился, и Соня посоветовала ему повзрослеть, как ранее Патрику. Все ожидали дальнейших новостей о развитии событий, как от самой Сони, так и от ее доверенного лица, Вирджинии.

Четверка основателей иногда посещала «свое» кафе, которое теперь навещали и «детишки», которых в глаза так, конечно, никто называть не собирался. Стоило обсудить, как «Жюли Вэрон» — или «Жюли» — покончила с прежней «Зеленой птицей». История их театра разделилась на периоды «до Жюли» и «после». Хотя дискуссии эти и не приводили к убедительным заключениям, но зато выявляли и подчеркивали характер их отношений, их дружбу, в ретроспективе особенно прекрасную. Их эпоха прошла, и что им еще оставалось делать, как не передать бразды правления Соне, самой судьбой предназначенной занять место лидера? Умная, компетентная женщина, нетерпимая к слабостям окружающих, грубая, бестактная, взрывная, «невозможная» и, как следствие, благотворная, словно весенняя гроза. Она всегда найдет преданных друзей и непримиримых врагов.

К началу лета страдания Сары настолько сгладились, что можно было говорить о полном исцелении. Теперь она уже была способна сравнить пережитое с любым другим неприятным периодом прошлого — немало оказалось таких периодов. Состояние ее так же мало напоминало тоску, как и счастье, пламя выгорело, угольки остыли, ветер развеял пепел. Ландшафт перед самым восходом солнца, когда улицы, деревья, люди залиты тусклым светом, готовы к принятию солнца и его светотеневого мира. Рекомендуемое для взрослых состояние. Где-то за горизонтом существует мир нежности и доверия, но она отделена от него не расстоянием, а чем-то большим, иным измерением. В этом высшая правота, так и должно быть: параллельные линии продолжаются, и ты далек от печали, но далек и от чувства, возбуждаемого ощущением руки, которой ты касаешься своей рукою, обмениваясь потоками любви…

Странное дело: двое, объединенные любовью или просто страстью, похотью, стремятся отделиться от всех, остаться наедине друг с другом, — ты да я, я да ты, — на год, на два, на двадцать, но по прошествии какого-то периода времени, целительного и убийственного, вчера еще столь желанный исключительно для собственного пользования партнер отпускается в широкий мир, населенный любящими друзьями — и просто любящими — связанными друг с другом, повязанными круговой порукой, признающими существование этой близости, связи; если любишь одного, то обязан любить всех. Это невероятное состояние существует лишь в области, удаленной от реальной повседневности, как сон, мечта, легенда, в области улыбок. Можно было бы предположить, что, влюбившись, ты автоматически должен попасть в эту страну всеобщей любви и райских улыбок.

Сара могла теперь безболезненно читать не только заметки Стивена, но и свои собственные. Слова на бумаге, как древние дневники Жюли. «Сердце мое болит так, что хочется любым способом положить конец этим страданиям, как усыпляют старую собаку. Не могу больше терпеть эту боль!» Слова на бумаге, бумага все терпит.

Она спаслась, она выздоровела и более не заболеет. В Бель-Ривьер Сара не полетела ни на репетиции, ни на премьеру, пообещав наведаться ближе к концу, когда Генри наверняка уже исчезнет. Жан-Пьер предположил, что она не хочет появляться во Франции из-за смерти Стивена. Может, он и прав, какая разница.

До Жюли, до того, как ее вывернуло наизнанку, она полагала, что страна любви далека от ее упорядоченного и уравновешенного бытия, что ее, Сару, можно уподобить кому-то, стоящему перед прочными железными воротами, за которыми болтается взад-вперед глупый безобидный пес. Но теперь она поняла, что ворота эти оказались дырявыми и ветхими, залатанными на скорую руку планками да фанерками, а за ними — громадный пес-убийца величиной с теленка. И намордник на нем лишь для вида, смахнет он этот намордник одним движением лапы. Или не намордник даже вовсе, а маска, театральная маска, меняющая выражение с улыбки на гримасу скорби. И обратно.

Середина августа, вот уже несколько недель, как Сара полностью избавилась от своих печалей. Как она и полагала, интенсивность боли для нее теперь непредставима. Природе (или кто там за нее?) не нужно, чтобы ее дети помнили свою боль, это не соответствует ее целям, каковы бы они ни были. Сара наслаждается маленькими радостями, ничтожными физическими удовольствиями, вроде ощущения дерева пола босою подошвой, согревающего воздействия солнечных лучей на кожу, аромата кофе, запаха свежевскопанной земли, слабого запаха инея на камне. Она снова стала женщиной, которая не плачет, хотя популярная идея целительного очищающего, оздоровляющего плача, разумеется, время от времени посещает ее голову. Забыла она, как плачут. Проявление эмоций окружающими Сара расценивает как признаки их незрелости. Услыхав о чьей-то в кого-то влюбленности она непроизвольно поймала себя на легкой презрительной усмешке. Неужто она ничему не научилась? Сара внимательно наблюдала за отступающей, теряющей силу печалью, не ослабляла бдительности, понимая, что зверь это опасный: как бы он вдруг на нее опять исподтишка не набросился. А ведь может, может такое случиться, видела она лица стариков и старух, их скорбные глаза. Не надо ей такого, нельзя терять бдительности перед этим чудовищем, недавно глодавшим ее сердце.