Читать книгу - "Особые отношения - Дуглас Кеннеди"

— Единственное, что вам запрещено делать, это покидать комнату с ребенком без надзирателя. Кроме того, должна предупредить, вам нельзя оставаться с ним в комнате наедине. Это и означает свидание под надзором.

Еще одна ободряющая улыбка, говорящая: уверена, мы с вами отлично поладим.

— Я понимаю, поначалу все это кажется таким неестественным и трудным. Но мы постараемся извлечь из ситуации максимум хорошего. Договорились?

Я кивнула.

— Ну, отлично. — Кларисса поднялась. — Я сейчас вернусь.

Она скрылась в соседней комнате и сразу же вернулась, держа в руках знакомую сумку-коляску для переноски детей.

— А вот и он, — прошептала она, протягивая сумку мне.

Я заглянула внутрь. Джек спал. Я была поражена тем, как же он вырос за прошедшие три недели. Он округлился, лицо стало как-то определеннее, четче, что ли. Даже пальчики, кажется, удлинились.

— Можете его взять на руки, если хотите, — сказала она.

— Не хочу его тревожить. — Я поставила его прямо в переноске рядом с собой, опустила в сумку правую руку, и Джек во сне схватил меня за указательный палец и крепко зажал в кулачке. Так, не разжимая пальцев, он и спал, шумно посапывая.

Вот когда я проиграла сражение, которое вела сама с собой с того момента, как вошла в эту комнату. Я начала плакать, зажимая рот левой рукой, чтобы заглушить рыдания и не разбудить его. Обернувшись, я обнаружила, что Кларисса Чемберс спокойно смотрит на меня оценивающим взглядом.

— Извините, — пробормотала я. — Все это немного…

— Вам не за что извиняться, — ответила она. — Я же понимаю, как это трудно.

— Просто я так рада, что наконец его увидела.

Он не просыпался целый час… Правда, через десять минут его кулак разжался, так что я просто сидела рядом, покачивала его, гладила его по щеке, думая, какой он спокойный, безмятежный и как мне было плохо все это время без него.

Кларисса за целый час не произнесла ни слова, но я все время чувствовала на себе ее взгляд и понимала: она наблюдает, как я обращаюсь с Джеком, как справляюсь с нахлынувшими чувствами в этой непростой ситуации, произвожу ли я впечатление уравновешенного, разумного человека. Но я не пыталась сыграть на публику, не стала устраивать сцену и изображать счастливую мать. Просто сидела рядом с ним, радуясь нашей короткой встрече.

Вдруг Кларисса поднялась и тихо обратилась ко мне:

— Боюсь, время вышло, вам пора прощаться.

Я глубоко вздохнула и почувствовала, как по щекам потекли слезы.

— Хорошо.

Она дала мне еще минуту, потом подошла к нам ближе. Я погладила Джека по щеке, потом, нагнувшись, поцеловала в голову, вдохнув знакомый запах талька. Я выпрямилась, отошла в другой угол комнаты, отвернулась к немытому окну и смотрела на замусоренный двор, пока Кларисса уносила Джека. Вернувшись, она подошла ко мне:

— Как вы, держитесь?

— Стараюсь.

— В первый раз всегда труднее всего. Нет, подумала я, трудно будет каждый раз.

— Не забудьте, в следующий раз можете принести ему игрушки и одежду, — напомнила она.

Как будто речь шла о кукле, которую можно наряжать и играть с ней целый час.

Я прикрыла глаза. Кивнула. Она снова коснулась моей руки:

— Будет легче.

Я вернулась домой. Уселась на кровать и долго ревела от горя и переживаний. Хотя мне было трудно совладать с собой и остановиться, плач не сопровождался тем четким, почти физическим ощущением падения, которое ассоциировалось у меня с началом длительного периода депрессии.

Говорят, слезы помогают избавиться от груза долго сдерживаемых страданий, от горя, которое носишь в себе. Но когда я наконец справилась с собой и, отплакавшись, пошла в ванную, чтобы умыться, то поймала себя на мысли: «Вранье, нисколько мне не легче».

Я думала: «Если его отберут у меня навсегда, то я всегда буду так мучиться? Или когда-нибудь смирюсь, привыкну?»

Следующие шесть дней были безрадостными. У меня нарушился сон, несмотря на то что я продолжала принимать лекарства. Из дому я выходила только для того, чтобы купить еды в ближайшем «Марксе и Спенсере». Я чувствовала себя совершенно обессиленной — настолько, что доктор Родейл, когда я явилась к ней в больницу на очередную консультацию, немедленно это заметила.

— Это были не самые простые недели, — объяснила я.

— Да, — протянула она. — Я слышала о решении суда. Искренне вам сочувствую.

Я вежливо поблагодарила, хотя в глубине души обиделась на нее за профессиональную сдержанность, за то, что она не сочувствует мне, не говорит, что меня подло обманули, тем более что уж она-то знает, что я не способна причинить вред своему ребенку, что я находилась в тисках болезни…

Нет, нет. Я не собиралась снова начинать искать доводы в свое оправдание. Довольно. Мне нужно трезво обдумать существующее положение и…

… но почему, черт возьми, доктору Родейл не поддержать меня, произнеся вслух то, чего она не может не знать: суд принял вопиюще несправедливое решение.

— А теперь расскажите — как вы себя чувствуете?

Быстро же она покончила с лирическим отступлением и перевела разговор в сугубо профессиональное русло. Ну, что ж: хочешь искренних ответов? Ты их получишь. Я взглянула ей прямо в глаза и сказала:

— Я много плачу. Часто раздражаюсь. И считаю, что все, что со мной произошло, нечестно и несправедливо.

— А как с теми «спиральными погружениями», которые вы описывали?

— Их почти не бывает. Не то чтобы я не испытывала подавленности — я все время подавлена. Но, кажется, сейчас у меня хватает сил держаться подальше от черного болота. Только это не значит, что я счастлива и мне хорошо…

Доктор Родейл сложила губы в сухую, сдержанную улыбку.

— А кому хорошо? — тихонько сказала она.

В конце разговора она снова похвалила меня за успехи и даже призналась, что она рада видеть, какими эффективными оказались антидепрессанты.

— Как я и говорила вам с самого начала, лекарствам этого типа требуется длительное время, чтобы встроиться в систему, но уж тогда они начинают работать в полную силу. То, что вам удается избегать сейчас образа «черной трясины», подтверждает, что они оказывают на ваш организм мощное позитивное воздействие. Может, вы подавлены и несчастливы, но при этом вы способны действовать, а это очень важно. Я пока не считаю нужным изменять дозировку препаратов. А теперь, говоря о подавленности… вы не обращались к Эллен Картрайт?

На самом деле Эллен сама мне позвонила в тот же день, когда я встречалась с доктором Родейл. Она долго извинялась за то, что не ответила на звонки, когда помощница моего адвоката ее разыскивала для свидетельских показаний.