Читать книгу - "Исход - Светлана Замлелова"

В начале апреля Георгий Георгиевич собрал нас всех и зачитал предписание, которое после вручил штурману. В предписании говорилось, что капитан рекомендует нашей группе покинуть шхуну в середине апреля, взяв с собой провизию из расчёта на два месяца. И двигаясь пешком по льду, отправиться к мысу Флора, где поискать постройки и провизию. Потом капитан предложил штурману поставить подпись под списком вещей, которые мы забираем с собой. Штурман зачитал его вслух. В списке значились ружья, малицы, заспинные мешки – одним словом, всё, кроме наших личных вещей. Когда штурман заканчивал читать этот список, было видно, что он уже вне себя. Но капитан, как ни в чём не бывало, спросил, не забыл ли он вписать ещё что-нибудь. Штурман немедленно вспомнил о каких-то кружках, вёдрах и палатке, и всё это капитан тоже вписал.

– К чему такая мелочность? Ведь неизвестно ещё, донесём ли мы эти поварёшки и дойдём ли сами.

– Это не мелочность, – не глядя на него, сказал капитан. – Это – отчёт.

Видно, он тоже не остался равнодушным.

Вечером меня позвали к капитану. Мне сразу бросилось в глаза, что он расстроен.

– Я хотел с вами попрощаться, Ольга Александровна, – тихо сказал он. – Завтра мы расстаёмся, и неизвестно, надолго ли… Быть может, мы уже никогда не увидимся…

– Не говорите так, Георгий Георгиевич!

Он улыбнулся.

– Я очень благодарен вам, Ольга Александровна. И никогда не забуду, что вы выходили меня. Своим выздоровлением я обязан только вам… Если бы не вы…

– Прошу вас, Георгий Георгиевич… Если бы не вы, меня бы просто не было на “Княгине Ольге”.

Он опять улыбнулся.

– Знайте, я ни разу не пожалел, что вы отправились с нами. Мне тяжело с вами расставаться, но я знаю: так будет лучше для всех… Я хотел бы, чтобы этот день прошёл иначе. Но что делать… Ах, он умный человек, но иногда он совершенно не понимает…

– Вы о штурмане?

– Да, да… Штурман… Ведь он не понимает… Не понимает, что мне не жаль этих чёртовых плошек, – капитан как будто бы рассуждал сам с собой. – Он упорно не хочет понять, что всё это мне не принадлежит. Даже если бы я раздумал идти на полюс и захотел вернуться в Петербург без шхуны, мне пришлось бы держать ответ… А я к тому же не могу уйти – если я не достигну полюса, это будет моим несмываемым позором. И как мне жить после этого?.. Да, он умный человек, но иногда самых простых, житейских мелочей он понять не в силах…

Тут он словно вспомнил обо мне.

– Да, – сказал он, – уходите, Ольга Александровна. – Так определённо будет лучше и для вас, и для… И для всех. Если мы когда-нибудь вернёмся домой… Боже, как я устал…

Мы оба молчали.

– Если мы когда-нибудь вернёмся домой, я разыщу вас.

Я подняла на него глаза и то, что увидела, меня поразило. Во-первых, мне показалось, что он смотрит на меня с нежностью. Но дело было даже не в этом. Он смотрел так, как человек, уверенный, что его словам не суждено сбыться. Я увидела, что он не верит в своё возвращение домой. Более того, он уверен, что никогда этого не произойдёт. В таком положении человек без веры обречён. Эту обречённость я и прочитала на его лице. Мне стало страшно, захотелось броситься к нему и умолять, чтобы он позволил мне остаться.

– Георгий Георгиевич…

– Завтра вы уйдёте, Ольга Александровна. И прошу вас, не спорьте…

Всё это было вчера, и ночью я не один раз проговорила наш диалог про себя. Как страшно мне стало после этого разговора! Как страшно расставаться с “Княгиней Ольгой”, с остающейся командой, с дорогим Георгием Георгиевичем. Как страшно и горько! Что-то со всеми нами будет, и встретимся ли мы ещё когда-нибудь? Полтора года, проведённые на “Княгине Ольге” – это счастливейшее время с тех пор, как я покинула родной дом. И пусть моё одеяло примерзает к стене, с потолка капает, а со скользких, плесневелых стен свисают закоптелые клочья краски, всё равно для меня это – лучшее место на земле. Ночью я поняла, что совершенно не хочу уходить. Но просить Георгия Георгиевича позволить мне остаться на шхуне я не стану. Матросы уходят исключительно по своему желанию, а я ухожу, потому что он так хотел. Если бы я была его женой или невестой, всё выглядело бы иначе. Я бы просто заявила, что никуда не пойду, и он не смог бы меня выгнать. Но в моём положении вести себя так я не могу. Увы. Меня опять изгоняют, и я подчиняюсь. Когда-то я так же не хотела уходить из отцовского дома.

Сейчас я закончу это письмо и уложу его в сумку к другим письмам, а сама отправлюсь на прощальный обед. Сегодня вечером мы выходим, и в последний раз встречаемся все вместе за столом нашего родного “кормового помещения”. И я боюсь, что непременно расплачусь.

Простите, Аполлинарий Матвеевич, что и на Вас нагнала тоску. Следующее письмо я напишу с дороги. Это будет уже новая страница моего путешествия. А лучше сказать, что это будет совсем другое путешествие. Прощаюсь с Вами, дорогой мой Аполлинарий Матвеевич. Обнимаю Вас.

Ваша О.»

* * *

Письмо и в самом деле нагнало тоску на Аполлинария Матвеевича, который по прочтении поднялся из-за стола, снял пенсне и, заложив руки за спину, прошёлся взад-вперёд по кабинету. А в какой-то момент не то почесал, не то потёр правый глаз.

Потом он позвонил и попросил явившуюся на зов Татьяну принести ещё кофею. Вошедшая увидела на столе две стопки писем, карту и опорожнённый кофейник. В ответ на распоряжение она закивала, собрала со стола посуду и удалилась. Вскоре, впрочем, она появилась с новым кофейником и застала Аполлинария Матвеевича вновь засевшим за письма и уже углубившимся в чтение. Когда же Татьяна покидала комнату, Аполлинарий Матвеевич, точь-в-точь как и в прошлый раз, в правой руке держал кофейную чашку, а в левой – листок. Правда, исписанный на сей раз не чернилами, а карандашом. Татьяна вышла в тот самый момент, когда старик прочёл про себя: «…Чаще всего я теперь вспоминаю наш последний день на “Княгине Ольге”. Правильнее было бы сказать, что я всё никак не могу забыть того дня. Было по-настоящему тепло и солнечно – совсем весна, даже и для наших диких мест. Вскоре после ухода штурман сам сделал определение. Получилось, что мы вышли с точки 82°58,5´N 60°05´O и направились на SW. Хоть на этот год у нас и не было Наутикаль-Альманаха, штурман где-то нашёл английскую книгу, в которой данные по солнцу и времени давались на несколько лет вперёд. Эти данные он перенёс в записную книжку, с которой мы теперь будем сверять определения.

Перед нашим уходом был обед. Зуров очень старался попотчевать уходящих. А пока все ели, он прочитал нам свою поэму. Не помню, писала ли я Вам, что наш повар пишет стихи. И кажется, он постоянно пребывает в состоянии сочинительства. Во всяком случае, он всё время носит купленную мной ещё в Архангельске тетрадку и то и дело что-то в неё записывает. Несколько раз он публично читал свои сочинения. Капитан всегда улыбался одними глазами, поскольку стихи эти очень простые. Что-то подобное я уже слышала от одной петербургской знакомой, тоже простой девушки. Как, однако, это странно, что даже не очень-то грамотные люди стремятся к сочинительству. Интересно, в других странах так же или это исключительная черта русского человека?