Читать книгу - "Мальчики-мальчишки - Наталья Горская"

То есть жена сына видит мир совершенно иначе, чем его патриархальная мать. Она, если хотите, уже не может позволить себе такой роскоши, как прятаться от жизни за спиной мужчины, пусть даже он и живёт за счёт преступлений, рост которых всегда усиливается, особенно после войны, когда мир постепенно приходит в себя. Она уже не согласна, что мужчина имеет право командовать ею, как пассивной нахлебницей и бесполезной единицей общества, какой она была ещё совсем недавно. Да и сам мужчина уже не горит желанием прикрывать её от тягот жизни, так как вокруг слишком много женщин, которые с этими тяготами справляются сами, а не «грузят» ими сильный пол. Ведь, с одной стороны, быть опорой для слабого пола – один из способов самоутверждения мужчины, а с другой – всё-таки ой как обременительно и утомительно.

В России, особенно в провинции, русская женщина до сих пор «традиционно» остаётся в тени. Эта «традиция» столь сильна, что можно встретить даже такие семьи, где жена работает на двух-трёх работах, кормит не только детей, мужа, но и всю его родню, ведёт дом, а муж её – пьяница и бездельник – любит ей особенно при гостях делать какие-то свои капризные замечания, чтобы все видели, кто в доме хозяин, хотя «хозяин» этот без помощи жены и выход из комнаты не найдёт. Но это, извините, уже не патриархат, а, скорее, какая-то жалкая пародия на него, в которой жалки и неорганичны обе стороны. Женщина в такой семье уже не ценится как хранительница очага. Её уже редко благодарят, её почти не вспоминают и никогда не говорят о её вкладе в дело семьи. Но лишь ей одной известно, какой объём мелкой, невидной, кропотливой работы достался на её долю, и в какой мере мир и покой в семье обязан её терпению и мудрости. В то время, как мужской мир спорит, негодует, воюет, эта женщина просто работает на его благо, день за днём, год за годом, укрепляя ещё один миф, что этот мир держится на мужчинах.

И вот жена Волкова играть в кого-то не любила, была такой, какая есть. Ей, как простой русской женщине, было жалко людей. Всех. И беззащитных жертв царящего в стране беспредела, и тех, кто этот беспредел творил, тоже было жалко. Муж ей предлагал выбрать для сочувствия какую-то одну сторону, но для женщины люди не делятся на какие-то там стороны: они все для неё – дети других таких же женщин, как и она сама. И всё же в какой-то момент она поняла, что уходить нельзя, что лучше остаться и принять его правила игры. Тем более без него она перестала бы чувствовать наполненность и содержательность самой себя и своей жизни. Она знала, что почему-то принято считать, что в таких ситуациях порядочный человек должен непременно уйти от непорядочного. Это похоже на то, как здоровый человек покидает заразного больного, чтобы самому не заразиться. А когда близкий человек уходит, осознав, что живёт с убийцей и шантажистом, то это тоже похоже на бегство от больного. Но ведь здоровый потому и бежит, что боится заразиться сам. А разве это хорошо бросать больного человека один на один со своей болезнью? Ведь можно и остаться, чтобы помочь «больному» в его страданиях – к тебе-то его болезнь не пристанет. Тем более, если он так дорог тебе, и ты его помнишь, когда он был совсем другим. Если сестра порвёт отношения с братом-преступником, чтобы не марать своё имя его грязными делами, то от этого они всё равно не перестанут быть братом и сестрой. Но разве муж и жена – связь менее прочная, чем братство?..

Так или иначе, но ей надоело оправдываться перед самой собой, что её Котя не кровожадный зверь, каким его считали многие, а самый лучший муж и отец. Она видела, что другие женщины годами живут с алкашами и гуляками, от которых страдают и терпят убытки их семьи, тихонями и занудами, которые в кругу семьи становятся дебоширами и деспотами; с премудрыми пескарями, порядочными и честными только потому, что есть возможность спрятаться от трудностей жизни за широкими спинами своих жён или матерей, каждая из которых в юности хотя бы тайно мечтала о надёжном, сильном и добром муже или сыне. И она поняла, что идеальных людей не бывает, а ошибок не совершает лишь тот, кто вообще ничего не делает. А мужчинам надо хоть чем-то заниматься в жизни, чтобы почувствовать свою значимость и нужность в этом мире, и нет ничего хуже и опаснее, когда мужик находится вовсе не у дел.

– Нам надо о детях думать, а мужики пусть сами разбираются со своими заморочками, – говорила она, когда слышала, как кто-то из баб на информбюро у магазина начинал охать, мол, как же можно делить кров с таким бандитом. – Просто… просто надо поддерживать друг друга в жизни. А как же иначе можно жить?

– А что? Зато он непьющий, негулящий и дома не дерётся, – даже завидовали ей другие бабы, так как в тотально спивающейся России, обозлившейся от безысходной безнадёги и стремительно теряющей интерес к семейным ценностям, данный факт стал самым весомым аргументом для простой женщины при оценке мужчины, и тихо добавляли: Да и куда она от него уйдёт, если он всегда находит даже тех, кто очень старательно от него прячется? У него ведь как: за вход рубль, а за выход – десять…

Но только она ничего этого не слушала. Она теперь слушала только своё любящее женское сердце, этого главного оппонента разума. Когда до неё доходили слухи, что её муж кому-то переломал все рёбра и всю жизнь, её рассудок ужасался, конечно же, пусть даже тайно, но сердце тут же твёрдо говорило ей, что это сделал тот, другой человек, вернувшийся когда-то из далёкой загадочной страны, вместо её Коти, и с которым она его нисколько не отождествляла. Её Котя не был создан для жестокости, но жизнь его сложилась так, что он выучился творить жестокие дела. Поэтому-то он так и переродился в Бог весть какое чудовище, да что там говорить – фактически сошёл с ума. Как сошёл бы с ума любой прирождённый палач, если бы его назначили тихим счетоводом в правлении какого-нибудь скромного колхозика.

Вот этот-то мальчик Котя сейчас и вылез из Волкова наружу, когда он стал рассказывать мне о своей семье – о тех немногих людях, к которым он был по-настоящему привязан.

– А теперь вы стихи пишете? – спрашиваю я.

– Нет, – смеётся Волков. – Некогда сейчас мне стихи писать, да и несерьёзно всё это.

– Почему же?

– Не знаю, – он наивно пожимает плечами.

– А вы можете прочитать свои стихи?

– Я не умею декламировать, – он улыбается без ехидства, и ему это очень идёт. – Да и не поймёшь ты, ребёнок. Я ведь какие-то глупые стихи писал.

– Почему сразу глупые?

– Да странные какие-то…

– Так вы прочитайте! Можно и без декламации.

– Нет, – Волков болезненно морщится.

– Да что вам стоит?

– Ладно, уговорила, – соглашается к моей радости Волков, и лицо его приобретает совсем детское выражение. – Вот это, хотя бы… Как же там было-то… Я сейчас уже точно не помню, но приблизительно так:

Я шёл из ада в обществе двух душ —

За нами смерть вприпрыжку ковыляла —

И резал криком высохшую глушь,

Когда мне сил уже недоставало.

А две души стояли надо мной

И улыбались: что же ты расселся?