Читать книгу - "Книжный вор - Маркус Зузак"

Шесть часов до прощания:

— Я играл на аккордеоне, Лизель. На чужом.

Папа закрывает глаза:

— Весь зал поставил на уши.

Не считая бокала шампанского прошлым летом, Ганс Хуберман лет десять не брал в рот спиртного. Но вот наступил вечер перед отправкой в учебную часть.

В обед Ганс с Алексом Штайнером пришли в «Кноллер» и остались там до позднего вечера. Наплевав на предупреждения жен, оба напились до беспамятства. Делу помогло и то, что хозяин «Кноллера» Дитер Вестхаймер, выставлял им бесплатную выпивку.

Видимо, пока он был еще трезвым, Ганса пригласили на эстраду поиграть на аккордеоне. К случаю он заиграл печально известное «Мрачное воскресенье»[16]— венгерский гимн самоубийству, — и хотя пробудил ту грусть, которой знаменита эта песня, зал действительно встал на уши. Лизель представила, как это было, как звучало. Жующие рты. Пустые кружки в потеках пены. Мехи вздохнули, и песня кончилась. Люди захлопали. Их залитые пивом рты призывали Ганса обратно к стойке.

Когда они кое-как добрались до дому, Ганс не смог попасть ключом в замок. Тогда он постучал. И еще.

— Роза!

Это была не та дверь.

Фрау Хольцапфель это в восторг не привело.

— Schwein! Ты не туда пришел. — Она вбивала слова в замочную скважину. — Соседний дом, глупый ты свинух.

— Спасибо, фрау Хольцапфель.

— Сам знаешь, куда засунуть свое спасибо, засранец.

— Виноват?

— Давай иди домой.

— Спасибо, фрау Хольцапфель.

— Я что, не сказала тебе, что тебе сделать со своим спасибо?

— А сказали?

(Забавно, что можно сложить из разговора в подвале и сеанса чтения на кухне у вздорной старухи.)

— Исчезни наконец!

Когда Папа в нескором времени оказался дома, он направился не в кровать, а в комнату Лизель. Пьяно стоял в дверях и смотрел, как она спит. Лизель проснулась и немедленно подумала, что это Макс.

— Это ты? — спросила она.

— Нет, — ответил он. Он в точности знал, о чем она думает. — Это Папа.

Он попятился из комнаты, и Лизель услыхала его шаги на лестнице в подвал.

В гостиной вдохновенно храпела Роза.

Утром, около девяти, на кухне Лизель получила приказ от Розы:

— Дай-ка мне вон то ведро.

Роза наполнила ведро холодной водой и спустилась с ним в подвал. Лизель двинулась следом, тщетно пытаясь остановить ее.

— Мама, не надо!

— Не надо? — Роза бросила беглый взгляд на девочку. — Или я что-то пропустила, а, свинюха? Теперь ты тут распоряжаешься?

Обе замерли.

Девочка не издала ни звука.

— Я так и думала.

Они спустились и обнаружили Папу на спине, на разостланных холстинах. Он решил, что недостоин Максова матраса.

— Ну, давай посмотрим… — Роза подняла ведро. — Жив он или нет.

— Езус, Мария и Йозеф!

Мокрое пятно было овалом и протянулось от головы Ганса до середины груди. Волосы слиплись на сторону, и даже с ресниц капало.

— Это за что же?

— Старый пьянчуга!

— Езус…

Его одежда зловеще курилась. Похмелье было видно невооруженным глазом. Оно давило ему на плечи, лежало на них мешком мокрого цемента.

Роза перебросила ведро из левой руки в правую.

— И хорошо, что ты уходишь на войну, — заявила она. Выставила палец и не побоялась тряхнуть им. — Иначе я бы сама тебя убила, не сомневайся.

Папа вытер с горла струйку воды.

— Вот и надо было?

— Надо, надо. — Роза полезла вверх по лестнице. — Не выйдешь через пять минут — получишь еще одно ведро.

Оставшись с Папой в подвале, Лизель принялась подтирать лужу холстиной.

Папа заговорил. Мокрой рукой он удержал девочку. Взял ее за локоть.

— Лизель? — Его лицо приникло к ней. — Как ты думаешь, он жив?

Лизель села.

Скрестила ноги.

Мокрая холстина подтекала ей на колено.

— Надеюсь, Пап.

Это казалось такой глупостью, таким очевидным ответом — но вариантов, похоже, было немного.

Чтобы сказать хоть что-нибудь осмысленное и отвлечь себя и Папу от дум о Максе, Лизель заставила себя присесть и сунула палец в лужицу на полу.

— Guten morgen, Папа.

В ответ Ганс ей подмигнул.

Но не как обычно. Тяжелее, неуклюже. После-Максово, похмельно. Потом он сел и рассказал ей про аккордеон прошлым вечером и про фрау Хольцапфель.

* * * КУХНЯ: ЧАС ДНЯ * * *

Два часа до прощанья:

— Не уезжай, Папа. Пожалуйста. — Ее рука, сжимающая ложку, дрожит. — Сначала Макс ушел. Если и ты уедешь, я не вынесу. — В ответ похмельный мужчина вкапывает локоть в стол и прикрывает правый глаз.

— Ты теперь наполовину женщина, Лизель. — Ему хочется расплакаться, но он борется. Он пройдет через это. — Заботься о Маме, ладно? — Девочка смогла лишь чуть заметно кивнуть, соглашаясь.

— Да, Папа.

Он покинул Химмель-штрассе, прихватив свое похмелье и костюм.

Алекс Штайнер уезжал только через четыре дня. Он зашел к Хуберманам за час до того, как они отправились на вокзал, и пожелал Гансу всего хорошего. Пришла и семья Штайнеров. Все пожали Гансу руку. Барбара обняла его и поцеловала в обе щеки.

— Возвращайся живым.

— Ладно, Барбара. — И сказал он это с полной уверенностью. — Конечно, вернусь. — И даже умудрился посмеяться. — Это ж просто война, так? Одну я уже пережил.

Когда они шли по Химмель-штрассе, жилистая старуха из соседнего дома вышла на улицу и встала на тротуаре.

— До свиданья, фрау Хольцапфель. Извините за вчерашний вечер.

— До свиданья, Ганс, пьяный ты свинух. — Но предложила Гансу и нотку дружбы. — Возвращайся скорее.

— Хорошо, фрау Хольцапфель. Спасибо.

Тут она даже ему подыграла.

— Ты знаешь, куда можешь сунуть свои спасибо.

На углу фрау Диллер настороженно смотрела из витрины своей лавки, и Лизель взяла Папу за руку. Она не выпускала его руку всю Мюнхен-штрассе до самого вокзала. Поезд уже стоял у перрона.

Они остановились на платформе.

Роза обняла его первой.