Читать книгу - "Срыв (сборник) - Роман Сенчин"

Посмотрел на часы. Без четверти одиннадцать. Через пятнадцать минут начало репетиции. Сегодня воскресенье, и Алина свободна от школы, поэтому не должна опоздать… Если удачно сыграет, то можно без всяких внутренних угрызений устроить ее в театральное или в институт культуры. Таланта в ней, конечно, не много, но в той роли, какую ей дал Сергей Олегович, выдающейся игры и не требуется – здесь важнее то, что неуклюжая, некрасивая (он видел, что Алина получилась девушкой не первого сорта, хотя похожа и на него, и на достаточно симпатичную в молодости Ирину, но похожа как-то карикатурно), что вот такая дурнушка, наговорив, что она парижанка, становится звездой целого городка. И невнятная речь, угловатость, кривоватые зубы – все это здесь шло в плюс.

Алина согласилась не сразу – сначала испугалась, потом долго читала пьесу. Заметно было, что ей понравилось, но выглядеть стала еще более испуганной и задавала один и тот же вопрос: «А я смогу?» И ему стоило немалых сил убедить ее по крайней мере попробовать… Репетиции шли уже вторую неделю; он видел: Алина делает пусть не фантастические, но заметные успехи. И скоро, дай Бог, можно будет ей честно объявить: «Получится!»

Как всегда тихо, почти неслышно ступая по ковровой дорожке, в зале появилась помреж Наталья… Сергея Олеговича умиляла ее привычка, придя на работу, переобуваться в домашние тапочки и в них летать по театру, выполняя его указания и не пугать топотом актеров, цеховиков, бухгалтершу. И сейчас он сделал вид, что не слышит ее, продолжал смотреть на сцену, поигрывать пепельницей…

– Здравствуйте, Сергей Олегович, – тоже мягко, почти неслышно, как и ходила, произнесла помреж. – Без десяти одиннадцать. Все в курилке.

– Спасибо, Наташа. – Он поднялся, отдал ей пепельницу, с удовольствием, шумно выдыхая, потянулся. – А Алина здесь?

– Да, Алина пришла. Но только… – Помреж замялась. – Что-то у нее случилось, по-моему… Расстроенная.

– М? Что такое еще… – И он пошагал из зала.

– Она в гримерной, – подсказала помреж.

– Хорошо.

Алина в куртке и шапочке сидела на своем месте, но лицом не к зеркалу, а к закрытому жалюзи окну. Покручивалась во вращающемся кресле вправо-влево. Ноги в фиолетовых, подаренных на днях Сергеем Олеговичем английских ботинках волочились по полу.

– Привет, солнце! – возможно бодрее сказал он и, подождав несколько секунд, уже строго спросил: – Что случилось?

Алина продолжала покручиваться, не оборачивалась.

– Дочь, я к тебе обращаюсь. Десять минут до репетиции. Тебя взрослые люди ждут… Ну что опять за капризы?!

– Не капризы, – буркнула. – Этот… Он запретил ходить сюда.

– Кто запретил?

– Ну… – Алина на кресле повернулась к Сергею Олеговичу, лицо – точно, плакала, но сейчас сухое, жалкое и какое-то милое в своей жалкой, бессильной некрасивости.

– Наташа, оставьте нас, – велел Сергей Олегович переминающейся за его спиной помрежу и вошел в гримерку, прикрыл дверь. – Кто тебе запретил сюда приходить? – Он уже догадался кто, но ему важно было услышать имя. От дочери услышать.

– Ну, он…

Стрельников вспомнил, что за все годы они ни разу вслух не вспоминали о том… И он ни разу не задумывался, как Алина его называет: папа, отец или по имени-отчеству. И сейчас он решил ей помочь:

– Твой отец запретил?

Алина выдавила вместе с коротким кивком:

– Угу.

– Та-ак… И что он говорит?

– Ну… Ну, что мне нельзя. Это вредно… Что театр – вредно.

– Да? – Сергею Олеговичу захотелось язвительно хохотнуть и послать в адрес этого плешивого книгодела что-нибудь хлесткое, но сдержался, только зло скрипнул зубами; перекатился с каблуков на носки своих новых туфель, с усилием и внутренним страхом спросил: – А сама ты как считаешь? Ты имеешь желание участвовать? Или как? Я до сих пор не могу понять… А, Алина?

Он очень редко – сам это замечал – называл ее так, «Алина». Наверное, потому, чтоб чувствовала вес своего имени, а не воспринимала как просто привычную кличку; и она вздрогнула, услышав от него самое близкое ей слово, поднялась с кресла.

– Я хочу… пап. Я… только мне трудно. Я не знаю как…

– Конечно, трудно! – Сергей Олегович почувствовал облегчение. – Это-то и хорошо, что трудно! Всем нам трудно. Если бы давалось легко, это бы мусором было, дерьмом ненужным. Понимаешь, солнце?.. Давай успокойся, и пошли в зал.

Алина молчала, глядя в сторону.

– Давай, – мягко торопил Сергей Олегович, – снимай куртку…

– Я не могу.

– Солнце, не разрушай процесс, пожалуйста! – Он чуть не сорвался на крик. – Все!.. Все собрались и ждут только тебя. Они ведь тоже люди, им тоже трудно…

– Я убежала, – тихим бормотком перебила Алина. – Он меня хотел закрыть, чтобы не шла… Мама стала с ним ругаться, а я убежала.

– Даже так? – всерьез занервничал Сергей Олегович. – А что мама сказала? Она за или против?

– Мама говорит, что… ну, что мне это полезно. Что это дикцию развивает, пластику, кругозор вообще…

– Правильно! Совершенно верно сказала… И как, ты маме веришь и мне или этому?

Она стояла, повесив голову, как провинившаяся первоклашка. Еле слышно призналась:

– Я не знаю. Я тебе обещала и пришла. Но я не знаю…

– М-да-а…

Стрельников достал сигареты и закурил. Прошелся по гримерной до окна, вернулся к двери. Сбил пепел на пол. Посмотрел на часы.

– Репетиция должна была начаться уже, а мы… Что будем делать?.. Он тебя запугал? Он орал?.. Про меня говорил гадости, да? Ответь мне, расскажи.

– Не знаю.

Сергей Олегович чувствовал, как постепенно, но все-таки стремительно, все другие чувства в нем вытесняются досадой. Острой, едкой досадой, что вот приходится тратить время на какие-то пусть и важные, но необязательные, а главное – изматывающие разговоры и уговоры. И он уже с досадой спросил-потребовал:

– Будем отменять репетицию, или ты все-таки соберешься и пойдешь?

Алина подняла лицо, но, как всегда, смотрела не в глаза ему, а немного в сторону. «Как будто ее ударили», – подумал и чуть было не шагнул к ней, не обнял, не стал гладить, успокаивать. Удержался: знал, что тогда она сломается и зарыдает, и успокоить ее будет очень и очень трудно, на это уйдет много времени. А так слезы перегорят в ней тихо и без истерики, и они пойдут на сцену. Там люди, дело, там интересно. Главное – переждать критический момент.

Он стоял и смотрел на нее, на единственного, несмотря на множество перебывавших с ним женщин, родного ребенка – нескладную, робкую девушку; у него много что было сказать ей, объяснить, открыть… Захотелось рассказать о той журналистке, которая приходила утром, – та бы не мялась, не бурчала «не знаю»; такие все знают, любую преграду пинком расшибут. И они скоро всё позанимают, а такие вот Алинки всю жизнь, если их не подтолкнуть…