Читать книгу - "Музыка грязи - Тим Уинтон"

Джим встрепенулся:

– Этот парень ворует твои запасы, а ты им, похоже, восхищаешься.

Хоппер рассмеялся:

– Ну, вот и будет что ему сообщить. Кроме того, это подстегивает воображение. Вы бы слышали, как о нем говорят мои клиенты. Пилоты забирают их на совершеннейшем взводе. Половина клиентов лежат в своих спальниках по ночам и ждут, когда им перережут глотку. Семь дней свободы и безопасности, и они рвут когти обратно к себе в Сидней или куда там еще. Хотя им это даже нравится. Из-за него они спокойно могут бояться.

– Мне это совершенно непонятно, – сказала Джорджи, застенчиво рассмеявшись.

– Оно все просто, – сказал Рыжий. – Добрая половина тех, кто сюда прилетает, хотят неделю сумасшедшей рыбалки – по чудовищным ценам, как вы теперь понимаете, – и в ужасе проводят здесь шесть ночей. Ну, они в основном городские, так что вполне можно ожидать маленького такого культурненького шока, но я гарантирую, что, если убрать из уравнения каждого возможного паука, змею, акулу, ядовитую медузу, осу, песчаную муху и крокодила – вот просто нажать на кнопку и убрать к черту, – они все равно будут лежать без сна всю ночь.

– Ну, здесь, конечно, жарко, – сказала Джорджи. – И смотрите, какая яркая луна. И все эти новые запахи и звуки.

– Да они готовы от страха обосраться – извините, конечно, за выражение. Люди в ужасе от этих широких коричневых земель.

– А тебе их приходится разубеждать, – сказал Джим.

– Приятель, это большие мужики, которые только и знают, что лакать себе пиво. Знаешь, адвокаты, и хирурги, и эти главные администраторы, черт бы их побрал совсем. Я их не разубеждаю, я здесь, чтобы они могли с полным правом навалить от ужаса в штаны и гордиться этим.

Джиму пришлось рассмеяться:

– Это, наверное, сильно влияет на процент приезжающих во второй раз.

– Джим, да они от этого балдеют. Они каждый год возвращаются, чтобы получить еще.

– Ритуальное унижение, – сказала Джорджи.

– И кажется мне, что я свое маленькое дело для страны и нации делаю, а?

Они все трое рассмеялись, и колючесть Джима снижалась с каждой минутой. Инструктор, почувствовала она, целый день размышлял и наконец решил, как обращаться с Джимом. Он был не дурак.

Около девяти порешили, что настала ночь, и Джорджи с Джимом направились к своим противомоскитным куполам вдоль утеса. От пляжа их отделяла полоска пырея. Джорджи полежала некоторое время, раздумывая над тем, действительно ли Лю хочет, чтобы его нашли. В нем было что-то особенное – не потому, что она была им одержима и только поэтому придавала его персоне какое-то особое значение, но потому, что было в нем нечто, что она все пыталась для себя сформулировать; и формула снизошла на нее именно в тот момент, когда она застегнула молнию на спальном мешке, а Джим захрустел ракушками, устраиваясь на ночь. Это было как-то связано с музыкой. Струна на дереве подтвердила это. Она повидала столько мужчин, которые жили просчетом. Джим Бакридж, даже Рыжий. Главным импульсом в их жизни был просчет ситуаций. Это была не исключительно мужская черта, но, видит Господь, у мужчин этого хватало с избытком. Большую часть своей жизни она тоже жила волей, достижениями и сохранением контроля над ситуацией. Но Лю был чистым, горячим чувством. Отрезанной и подкрепленной эмоцией. Джорджи почувствовала это, как только потянула его за рубашку в номере отеля. Его удивительные слезы. Они ненадолго поразили ее; они показались ей слегка нелепыми. Для нее это был просто импульс, но она вступила во что-то, чего не могла учесть. Он был мужчина, который старался жить как мужчина, силой воли. Но это было противно его природе. И в тот момент – из желания или озорства – она вломилась во что-то. В его слезах было видно облегчение даже до того, как они занялись любовью. Музыка хочет, чтобы ее услышали. Чувство хочет, чтобы его чувствовали. Он всегда хотел, чтобы его нашли, даже если не знал этого. Она уже однажды нашла его. И это было во тьме. Ей просто нужно найти его во второй раз.

Джорджи села на корабельной койке и в сонном оцепенении скользнула на гудящую палубу. Переборки стонали на зыби. На ней был накрахмаленный белый халат, покрытый пятнами и измятый, и в одних чулках она ковыляла по коридорам и вверх по пандусам, чтобы понять, ради чего она здесь. Она словно бы проснулась после могучей пьянки, которая целиком сожгла ее память. Карманные часы ударяли ей в грудь так болезненно, что казалось, будто их пришпилили к груди. Хлопья краски отваливались с клепаных стальных панелей. Она чувствовала, как корабль крутится и как гнется его киль. Она наткнулась на человека в инвалидной коляске, у которого сбился на сторону больничный халат. Его член и яйца лежали на обрюзгшем бедре, и линии швов разделяли его тело, как старый замок-молния. Когда палуба накренилась, он врезался в переборку и упал на другого человека, который, кажется, ехал по зыби на подкладном судне. Хирургическая каталка неслась по проходу, с нее летели кровавые обрывки и бинты, и весь корабль, казалось, помедлил минуту, как будто его подвесили в воздухе. Единственный стон в тишине, голос женщины, ужасающе знакомый, и потом палуба раскололась под ногами Джорджи, и распахнулись двери, справа и слева, и из них потоком полились мужчины и женщины, как булыжники на ее пути, люди, ставшие машинами, – с ортопедическими блоками и желудочными зондами, шинами и мониторами. Голос сзади подгонял ее. Она начала пробираться через сумятицу конечностей и аппаратов, но в конце концов поползла прямо по ним, словно это были неодушевленные тела, пока не добралась до лестницы, на нижней ступеньке которой сидела ее мать. У Веры Ютленд была кукольно-розовая кожа – такую может обеспечить только похоронное бюро. На лице было несвойственное ей озабоченное выражение. В одной руке у нее был осколок зеркала. Пальцы другой руки лежали на сухожилиях шеи. Когда Джорджи подошла ближе, она подняла глаза, не узнавая.

«Я ничего не чувствую», – пробормотала она.

Вода начала литься вниз по лестнице, и запах, как земля под манграми, поднялся откуда-то снизу…

Джорджи подскочила в спальнике и налетела на газовый купол противомоскитной сетки. Небо было огромно, как океан. Она легла снова и почувствовала, как под нею тихо хрустят ракушки.

– Все нормально? – пробормотал Джим из-под своего купола.

– Да, – сказала она.

В лунном свете голова Джима покоилась на руках, и Джорджи поняла, что он еще не спал. Она ощущала, что он хочет поговорить. Она заснула, так и не дождавшись от него ни слова.

* * *

Стальная гитара. Она у него на колене. Он видит свое лицо, искривившееся на ее волнистой поверхности, и он играет на ступеньках веранды, и бутылочное горлышко скользит по ладам, и тихое вибрато потрясает расслабленную мышцу его руки. Такой старый, старый запил играет он, первый запил, которому он в свое время научился, и его физический орнамент так же сладок и приятен, как издаваемый звук. Тень падает ему на ноги. Он поднимает глаза, и она там, ее волосы седы, рот искривлен усмешкой.