Читать книгу - "Моя другая жизнь - Пол Теру"

Я уже жалел, что отправился в дорогу. Англия — одна из тех благополучных, чересчур развитых стран, где путешественнику вроде меня никогда ничто не угрожает — если только специально не постараться. Однако мне повезло: я победил эту заведомо безопасную, почти ручную, кливлендскую «тропу», а точнее, дорогу, что вьется здесь вдоль самой кромки моря. Мне удалось наконец забрести в глушь, в кромешную тьму, причем с немалым риском для жизни. Кроме того, Рождество создавало еще одну своеобразную сложность: ведь любой праздник — поток, который подхватывает своих, а чужих оставляет на обочине. Возможно, мне даже не удастся выбраться из этих мест, покуда следующий поток не устремится в обратном направлении, покуда не наступят нормальные трудовые будни, но до этого еще не меньше недели, а то и с гаком: до первых рабочих дней января.

А Алисон, помнится, сказала: «Не вернешься до Рождества…»

Она нарочно не закончила фразу, предложив мне самому представить ужасные последствия такого поступка, поскольку — не без оснований — считала, что я подводил ее в жизни слишком часто.

Плавающий в тумане огонек высветил изгородь с перелазом. Я одолел ее и попал на узкую дорожку. Услышал скрип раскачивающейся на ветру вывески и тут же увидел саму харчевню. Называлась она «Скрещенные ключи». Деревенские домики тоже выступили из мрака, вернее, не домики, а слабый намек на жилье: волглые, с потеками стены, скособоченные окна. Грязный, промокший, я думал: не отогреться ли в «Ключах»? В одном окошке торчала картонка с надписью: «Есть койки». Однако я колебался. Если здесь ходит автобус или кто-нибудь подкинет меня в город, я уеду немедленно. Вряд ли в Черной Яме обнаружится что-то более любопытное, чем я уже увидел. Местечко-то крохотное. Надо двигаться дальше, решил я про себя. Но — в камине «Скрещенных ключей» потрескивал огонь.

Людей я сперва не заметил. Только спутанные гирлянды елочных лампочек-светлячков да ленты серпантина. С балок вместе с конской упряжью свисали веночки из остролиста, на стене топорщился еще один большой круглый венок, а над дверью — пучок белой омелы. Поскольку вся эта зелень была еще живой, но на глазах умирала, праздничного настроения не прибавлялось. Потом я увидел людей: двоих мужчин за столом и женщину — на дальнем конце подковообразной стойки бара. Когда я вошел, они даже не шелохнулись. Вот я и отнесся к ним как к мебели. Впрочем, с какой стати им обращать на меня внимание? Их деревню пересекает натоптанный тракт, так что они наверняка перевидали на своем веку немало грязных, промокших путников. А я был именно таков: за две недели скрупулезной проверки фактов, да еще в тяжелых и нелепых походных ботинках, я совсем вымотался и отрастил бороду — мне надоело отражение собственного лица в гостиничных зеркалах.

Ну и какой, скажите на милость, собеседник может быть тоскливее небритого мужчины средних лет с потрепанным рюкзаком за плечами? От него так и веет влажным духом скупости и одержимости некой навязчивой идеей. За твой счет он, разумеется, выпьет, но вряд ли угостит тебя в ответ. Так что занимайся своим делом, старайся не встретиться с ним взглядом — и он скоро отправится восвояси. И никогда не вернется. И вообще, вдруг он лунатик? Или извращенец, похититель детей? С чего бы ему шататься тут в темноте под самое Рождество? Будь у него дом, там бы и сидел. Так, верно, думали обо мне — а то и почище. Короче, никто мне не кивнул и со мной не заговорил.

Значит, мне предстояло заговорить первым, только надо было дождаться подходящего момента. Тут над дверью звякнул колокольчик, и вошла старушка в шуршащем пластиковом плаще с насквозь промокшей собачонкой.

— Банку пива и чипсы с луком и сыром ну вот хороший мальчик, — произнесла она без пауз.

Это ли не вознаграждение?! Ради такой замечательной английской фразы можно месить грязь, и не один день. Я тут же достал блокнот.

На звон колокольчика из задней комнаты вышел хозяин. Крякнув, он подал старушке то, что она просила, а деньги взял как-то странно, всеми пальцами сразу. Руки были грязные, а большие пальцы — огромные и оттопыренные; принято считать, что такие лапы бывают у душителей.

Чипсы старушка скормила песику и все время при этом приговаривала: поучала животное, как следует себя вести. Скормила и тут же ушла. Тут-то я и открыл рот:

— Никогда не видел, чтоб собака такое ела.

Едва я заговорил, мужчины встали из-за стола, натянули вязаные свитера, надвинули картузы и вышли вон.

— Ей, верно, трудно глотать чипсы.

— Да чего там трудного.

Это подал голос хозяин заведения, лысеющий круглоглазый мужик в чересчур просторном, не по размеру, свитере. Он искоса взглянул на меня и прибавил:

— Пойду чай допью.

И вышел.

— Они не любят обсуждать миссис Пикеринг, — послышался еще один голос. Говорила женщина с другого края стойки. — Они из-за вас ушли.

— Да, есть у меня такое свойство — выгонять людей, — ответил я и, услышав смешок, продолжил: — Может, пересядете ко мне? Здесь, у огня, намного теплее.

К моему удивлению, она села рядом.

— Никогда не знаю, можно ли сюда садиться, — проговорила она. — Тут обычно завсегдатаи. Наверно, из-за тумана не пришли.

У нее были красивые зубы, лучистые глаза, светлые, коротко стриженные волосы и присущая домоседам бледность. Я пристально изучал ее, болтая о чем попало — лишь бы подольше удержать собеседницу возле камина. Я ведь за целый день ни с кем и словом не перекинулся. Такие затяжные периоды молчания всегда словно бы превращали меня в невидимку; теперь, разговаривая с этой женщиной, я потихоньку обретал плоть. Более того, я преисполнялся надеждой.

— Разве с миссис Пикеринг связана какая-то тайна?

— Никакой тайны. Все всем прекрасно известно. — Под ее строгим взглядом я устыдился собственной болтливости. — Она убила своего жениха.

Я попытался представить лицо миссис Пикеринг. Напрягся. Припомнил печальную закутанную фигурку, ботиночки. Шуршащий плащ, шерстяные митенки, да еще фразу про банку пива, которую записал в блокнот. Но лица вспомнить не мог. Отчетливей всего мне виделся мокрый терьер: как он облизывался и, давясь, глотал картофельные чипсы.

— Люди часто производят обманчивое впечатление.

— С виду она очень мила, — отозвался я.

— А я все думаю про ее жениха. Деловой такой, нахрапистый. Как многие мужчины с сексуальными проблемами, страшно агрессивный и жестокий. Местные-то знали ему цену, знали, с чем ей приходится мириться. На его счет заблуждались только чужаки. Она убила его однажды ночью кривым садовым ножом. Сам заслужил. Ее осудили условно — судья вынес самый легкий приговор. Но говорить о ней не любят. Считают, что ни скажешь — вроде как сплетня. Да так и есть. Ну а вы откуда?

Объяснение ее было одновременно и предупреждением. Я внял и ответил на вопрос. Сказал, что я из Уитби.

Она держалась так откровенно и дружелюбно, что хотелось избежать обычных выдумок про издательское предприятие, хотелось даже назвать ей мое настоящее, а не первое попавшееся имя. Я хотел рассказать, что написал черновой вариант книги о путешествии вдоль побережья Британии и обхожу теперь места, в которые не попал в предыдущий раз.