Читать книгу - "Катушка синих ниток - Энн Тайлер"

– Что? Нет, я не…

– Злишься, что я не сказала, сколько мне лет, но почему ты сам не спросил? Почему не спросил, учусь я в школе или работаю и чем занимаюсь, когда я не с тобой? Почему ты мной не интересовался?

– Что? Я интересовался!

– Ой, мы оба прекрасно знаем, чем ты интересовался!

– Постой-ка, – бросил он, – по-моему, так нечестно. Кто первый начал раздеваться, я или ты? Кто затащил меня в сарай? Кто чуть не силой прижал к себе мою руку? Разве ты интересовалась, как я провожу свое время?

– Да, интересовалась. И спрашивала у тебя. Только ты не отвечал, потому что слишком был занят, на спину меня укладывал. Я говорила: «Ну же, Джуниор, расскажи о своей жизни, давай. Я хочу знать о тебе все». Но разве ты рассказывал? Нет. Ты в ответ расстегивал мои пуговицы.

Джуниор почувствовал, что проигрывает в споре, который не затевал. Он хотел донести до Линии совсем другое.

– Ладно, Линии Мэй. – Сжав кулаки, он глубоко засунул руки в карманы куртки и наткнулся на что-то в левом кармане. Достал, посмотрел. Половинка сэндвича, завернутая в носовой платок.

– Что это? – спросила Линии.

– Это… сэндвич.

– Какой?

– С яйцом? Да, с яйцом.

– Где ты его взял?

– Женщина, у которой я сегодня работал, угостила, – сказал он. – Половину я съел, а половину принес домой тебе, но ты уперлась с этой своей столовой.

– Ой, Джуниор, – так и растаяла она, – какой ты милый!

– Нет, я просто…

– Но ты же ужасно добрый! – И она забрала у него сэндвич вместе с платком. Ее щеки порозовели, и она вдруг сделалась очень хорошенькой. – Мне очень, очень, очень приятно, что ты принес мне сэндвич. – Она благоговейно развернула платок и долго смотрела на мятый сэндвич, а потом подняла на Джуниора мокрые глаза.

– Он, правда, немножко раздавился… – заметил он.

– Это ерунда, правда! Я очень рада, что ты думал обо мне, пока работал. Ой, Джуниор, до чего же мне было одиноко все эти годы! Ты просто не представляешь, до чего одиноко. Я всегда, всегда была одна-одинешенька!

И Линии с сэндвичем в руках бросилась к нему на шею и расплакалась.

Через пару мгновений Джуниор поднял руки и тоже ее обнял.

Работу она, естественно, не нашла. Эта часть ее плана провалилась. Зато совместное пользование кухней удалось вполне. Они с Корой Ли подружились и готовили бок о бок, болтая обо всем, о чем обычно болтают женщины, и довольно скоро обе семьи сочли разумным садиться за стол вместе. Затем настало лето, и женам пришла идея закупать фрукты-овощи у фермеров, грузовиками привозивших свою продукцию в Хэмпден, и делать консервы. Они трудились целыми днями – кухня чуть ли не взрывалась от жара, – а потом именно Линии набиралась смелости и шла продавать консервы соседям. Много денег это не приносило, но все-таки кое-что.

А Джуниор действительно починил одно-другое-третье в доме – иначе никто бы не починил, – однако платы не требовал и не пытался договориться об уменьшении ренты.

Ситуация улучшилась, и Уитшенки переехали в дом на Коттон-стрит, но Линии и Кора Ли остались подругами. Впрочем, Линии дружила со всеми подряд, так, во всяком случае, казалось Джуниору. Порой он задумывался: не те ли годы, что она провела изгоем, породили в ней это почти неестественное стремление постоянно с кем-то общаться? Он приходил домой, и в кухне вечно толпились женщины, а многочисленные их отпрыски дружно играли во дворе.

«А поужинать не дадут?» – спрашивал он, и женщины разбегались, гоня перед собой детишек, как стадо. Но Линии не лентяйничала, нет-нет. Они с Корой Ли по-прежнему занимались своим маленьким консервным бизнесом, а когда у Джуниора стало больше заказчиков, Линии отвечала на телефонные звонки, занималась счетами и тому подобным. В сущности, договариваться с заказчиками у нее получалось лучше, она никогда не жалела времени на беседы о погоде, здоровье и прочих пустяках, умело сглаживала конфликты, сочувственно выслушивала жалобы.

К тому времени Джуниор уже купил грузовик – подержанный, но в хорошем состоянии, – имел в подчинении несколько рабочих и владел коллекцией превосходных инструментов, приобретенных у мастеров, от которых временно отвернулась фортуна. Это были достойные солидные инструменты старого образца, невероятно красивые. Пила, например, с засаленной деревянной рукоятью, а по ней изящно и очень точно вытравлена веточка розмарина. Конечно, рукоять потемнела от пота чьих-то чужих предков, но Джуниор все равно испытывал гордость сродни фамильной. Он всегда тщательно заботился о своих инструментах. И всегда ездил на те лесосклады, где мог лично, доска за доской, выбрать дерево. «Ну вот что, парни, я враз пойму, если мне попытаются всучить дрянь. Мне не нужны доски рассохшиеся, погнутые, заплесневелые…»

– Что, если б я был женат? – вздумалось ему спросить у Линии годы спустя. – Что, если б ты приехала на север, а у меня жена и шестеро ребятишек?

– Ой, Джуниор, – отмахнулась она, – да никогда бы!

– С чего ты так уверена?

– Ну, для начала, откуда за пять лет возьмутся шестеро детей?

– Ты же знаешь, что я не об этом.

Она лишь улыбалась в ответ.

В чем-то Линии вела себя, как женщина много старше его, но иногда – так, словно ей по-прежнему тринадцать: вздорно, дерзко, на редкость упрямо. Однако его неприятно поразила легкость, с которой она порвала все связи с семьей. Это свидетельствовало о злопамятности, которой он за ней никак не подозревал. И она не проявляла ни малейшего желания исправить свою деревенскую речь. Так и говорила «орать» вместо «звать», «ухайдакаться» вместо «устать» и «прямком» вместо «прямо». И упорно называла его «Джуни». И у нее была неприятная привычка тихо хихикать, прежде чем рассказать смешное, будто подначивая его смеяться. И она слишком тесно прижималась к нему, когда пыталась в чем-то убедить. И дергала за рукав, отвлекая от разговора с другими.

Ах, это тяжкое, гнетущее, изнурительное бремя – люди, считающие вас своей собственностью!

И если из них двоих именно Джуниор был вроде бы дик и необуздан, как же вышло, что в неприятности он влипал именно из-за Линии Мэй с самого первого дня их встречи?

Он был костляв, с узкой грудной клеткой, без лишнего грамма жира и в еде настоящий аскет. Но иногда он возвращался с работы и, увидев, что Линии во дворе болтает с соседкой, бросался к холодильнику и съедал остатки свиных котлет, венские сосиски с холодным картофельным пюре, зеленый горошек и вареную свеклу. Ничего этого он не любил, но пожирал как голодающий, как несчастный, которому никогда не дают того, чего ему действительно хочется, и Линии потом спрашивала:

– Ты не видел, у меня тут оставался горошек? Где он?

Он хранил каменное молчание. А она наверняка знала, ведь не думала же, что это малышке Меррик приспичило холодненького горошка? Но ни разу ни словом не обмолвилась. И он был благодарен ей за это – и одновременно страшно на нее злился. Снисходит к его слабостям, видите ли! Неужто и правда полагает, что раскусила его?