Читать книгу - "Половецкие пляски - Дарья Симонова"

… и если посчитать на пальцах, то прошло восемь лет с тех пор, как Никита задвинул шторы и честно занялся домашним «навсегда». Честно делал с Викулей уроки, решая задачки тремя способами. Честно возносясь в обоих браках на небеса. Он перестарался в честности, резина лопнула, и вино превратилось в уксус…

А по вечерам Никита валялся на узком диванчике в коридоре, и тревожная женщина Димона подносила ему блины со сгущенкой. Никита сие поглощал, обожал свое «никто» и «ничто» и все же был некоей неопознанной субстанцией, ощущавшей только покой и отсутствие… Следующие дни примерно повторили эту канву. Димон забрасывал удочки насчет Белкина, Никита отмахивался: мол, что его трогать, сидит хорьком в норке, прижился уже, квартиру прибирает… Так они и жили и хрумкали благословенную неделю, и когда расплата за нее была уже близка, Никита замешкался, а Димон уснул… Жену встретил невозмутимый Белкин в красном галстуке. Должен же был ее кто-то встретить… хотя бы и в красном галстуке.

Никита мялся у зеркала. Димон подглядывал за ним сонным глазом и смекал, что дружок не хочет снова жить ответственным квартиросъемщиком, папой, папочкой и гадом. И что с того, все равно придется, зевнул Димон.

День настал восьмой; что творилось в прошлую ночь дома, Никита предполагать не хотел. Неповторимое чувство необратимого, словно глобус стал вертеться не с того боку, оттого что жена не звонила сюда, Димону, не шла по верному и легкому пути, очевидно, из уверенности, что верный путь не бывает легким… И Никите панически захотелось обратно, как хочется опоздавшему подкрутить стрелки назад. А впереди, словно недобрый знак, маячил Белкин, выдуманный на беду… И эта гусыня, быть может, сейчас истерически шутит и повторяет: «Ну и слава богу, что нет его… богу слава…»

«В конце концов, это мой дом… — невразумительно твердил сам себе Никита. — Сам его смастерил и не позволю… и ребенок у нее чужой… и сама она чужая…» Поздно, батенька, закомпостировали — вежливо и гадюче возражал голос слева. Никита оборачивался — и только ветер давал ему снежную пощечину… Заранее измеряя в мозгу децибелы предстоящей драмы, Никита расслаблялся, превращая себя в апатичный мешок бесполезных страхов и упреков.

И не зря. Все и впрямь решилось быстро. Жена муторно ходила по авансцене и объясняла, что «все». «Что «все» — понятно, а дальше что?» — вопрошал Никита. А то, что с Белкиным ей приятней, и она… они уже давно… и теперь он будет жить здесь.

«А-а, рокировочка», — констатировал Никита. Ему вдруг стали важней какие-то бредовые детали, вроде ключей от мансарды, что обронил на зимнем пляже… И дом, где предметы были слеплены в чудовищные скульптурные композиции, что означало по некоторым понятиям порядок и уют… Убогий почерк нового хозяина… «Люстру сними», — попросил Никита жену, считавший, что лучше оголенная лампочка, чем висюлечное страшилище. Сказал и вышел. А ему-то теперь что до люстры. Вышел — как выродился из тугой плодовитой матки, где боль давно уведена в подтекст. Вышел, спасительно не дочитав мелкий финал, разгребая кашу под ногами. Скарб Никита заберет когда-нибудь потом или вовсе на это плюнет, дом без него быстро сгниет, а могилы тревожить не принято… Злой, но довольный, Никита покаялся в нелюбви к мансарде. Сейчас он с радостью готовился взломать дверцу и зимовать медведем-шатуном. А по вечерам… а по утрам… В одно мгновение он узнал главную строчку мудрого из мудрейших, строчку на никаком языке, просто первобытную аксиому из жестов и мычания — сбросить тяготившее.

Я — чист, я чист, яяя… А вдогонку, не теряя остатков гонора, ковыляла жена, клявшаяся, что она погорячилась. Умолявшая остановиться. Никита привык к ее великодушию после драки, но сейчас никаких P.S. слушать не хотелось. Он желал слушать веселую песню, ехать в дрянном автобусе за город собирать снег… Дарить имя, фамилию, все-все дарить, как в День Благодарения… а себе оставить себя и тридцать рублей…

По снегу шел опомнившийся Белкин в красном галстуке. Он просто хотел обратно в свою мансарду. «Эгей! — орал ему Никита. — Давай наперегонки…» А Димон дома разогревал духовку, хихикая, мол, пропал Никитушка… и не жалел перца.