Читать книгу - "Правдолюбцы - Зои Хеллер"

Одри собрала впечатляющую команду ораторов и музыкантов. После коренных американцев выступил с речью Чарли Рэнджел, конгрессмен из Гарлема. Затем Лорен Бэколл прочла сонет Джона Донна, а Патти Смит спела одну из любимейших песен Джоела «Кони». («О боже! — хихикнула Джулия, когда Патти Смит предстала перед публикой. — Наверное, в магазинах около ее дома закончились расчески».) Следом череда клиентов, чьи дела Джоел вел исключительно из соображений общественного блага, поведала о своем защитнике. Одна женщина, которую обвиняли в попрошайничестве, рассказала, как Джоел добился ее оправдания. Бомж, посаженный за нападение с отягчающими обстоятельствами, прочувствованно вспоминал, как в течение полугода Джоел каждый день навещал его в тюрьме, добиваясь попутно отмены приговора. Джин растрогалась. Все-таки Джоел был хорошим человеком. Закоренелым мерзавцем во многих отношениях — но хорошим человеком, сделавшим много добра людям.

К концу службы Чак Ди, чью бывшую группу «Враг общества» Джоел в 1980-х защищал от обвинений в непристойном поведении, исполнил рэп-гимн «Долой эту власть». После чего встала Одри в черном дизайнерском платье, купленном накануне Карлой с изрядной скидкой, и объявила, что хочет сказать несколько слов.

Джин глянула туда, где сидели Карла, Роза и Ленни. Она понятия не имела о намерении Одри выступить, и, судя по лицам ее детей, для них это тоже было сюрпризом. Взбираясь по винтовой лесенке на кафедру, Одри выглядела хрупкой и очень взволнованной, в руке она сжимала листок бумаги. Уж не собралась ли она публично предать анафеме изменника Джоела, с ужасом, но и с некоторым азартом подумала Джин.

— В качестве профессии Джоел избрал юриспруденцию, — начала Одри, — он стал адвокатом. Но в моих глазах он всегда был и останется воином — воином, который всю свою жизнь неутомимо сражался за равенство и справедливость. Последние сорок лет для меня было великой честью сражаться рядом с ним, и поверьте, за эти сорок лет не было ни дня, чтобы я не смеялась шуткам Джоела, не научилась от него чему-нибудь новому, не исполнилась гордостью за то, что он считает меня своим соратником. Сейчас, когда я говорю о нем, мне трудно — как, полагаю, многим из вас — представить дальнейшую жизнь без него. Но я знаю, что Джоел не хотел бы, чтобы сегодня я его оплакивала. Он хотел бы, чтобы я — и все мы — даже в этот момент смотрели в будущее и размышляли, как нам продолжить нашу борьбу. Поэтому сегодня мои дети и я с радостью объявляем об основании фонда в память о Джоеле. Фонда Литвиновых. Посредством этой организации мы расширим наследие Джоела, поддерживая прогрессивные политические и общественные инициативы, направленные на достижение социальной справедливости. Таким способом мы надеемся приблизить построение того подлинно справедливого и гуманного общества, о котором мечтал Джоел.

— Да здравствует революция! — раздался чей-то крик, и собор взорвался рукоплесканиями.

Джин смотрела на бледное лицо своей подруги, торчавшее над высокой кафедрой. Так вот, значит, что для себя решила Одри: стать хранительницей огня, стражем легенды. Словно старый усталый жрец, утративший веру, но не нашедший в себе сил отречься от церкви, она станет скрывать святотатственные чувства, гнездящиеся в ее сердце, упорно воздавая официальные почести покойному, невзирая ни на что. Отныне и до самой смерти Одри будет шлифовать до блеска миф об идеальном союзе супругов Литвиновых, без устали собирать средства для «фонда Джоела», посещать конференции, принимая посмертные награды от его имени, и надзирать над созданием его личного архива. Со временем она наверняка подыщет какого-нибудь покладистого молодого человека, который напишет биографию Джоела под ее чутким руководством.

Джин одернула себя: негоже предаваться осуждающим, чистоплюйским мыслям. Да кто она такая, чтобы заявлять, что Одри сделала неверный выбор? И разве роль благоговейной вдовы не требует определенного стоицизма и мужества?

Аплодисменты стихли, и Одри продолжила:

— Когда человек столь бескомпромиссно сражается за бедняков, за людей, обделенных возможностями, за жертв расизма и неравенства, он не может прожить жизнь, не став объектом вражды правой прессы. Многие годы Джоел был излюбленным пугалом для реакционных сил в этой стране. И у меня нет сомнений, что в дальнейшем эти силы постараются опорочить наследие Джоела любыми доступными им средствами. Семья, которую мы с Джоелом создали, была во многих отношениях необычной семьей. Джоел всегда говорил, что он не верит в семью, он верил в кланы. И позволю себе заметить во всеуслышание для протокола: в нашем клане царили радость и понимание.

Одри сделала паузу.

— Я хочу представить вам особенного члена нашего клана, мою дорогую подругу Беренис Мейсон, которая сегодня находится здесь со своим сыном — сыном Джоела, нашим сыном — Джамилем… Беренис, где ты? Пожалуйста, встань.

Шепоток волной пробежал по собору. Джин вместе с тремя тысячами других людей развернулась на сто восемьдесят градусов, чтобы увидеть, как в одном из последних рядов медленно поднимается Беренис. Вид у нее был очумевший. Мертвую тишину нарушил тонкий мальчишеский голос:

— Мам, почему на нас все смотрят?

Ответом ему был громовой хохот и аплодисменты.

— Что она такое несет? — прошипела Джулия в ухо Джин. — Что тут вообще творится?

Свою речь Одри завершила просьбой ко всем присутствующим спеть вместе с ней «Интернационал», текст которого был напечатан на оборотной стороне программки. Когда зазвучал орган, Одри не сошла с кафедры; она стояла, глядя поверх голов, словно Боудикка[53]в колеснице.

Вставай, проклятьем заклейменный,

Весь мир голодных и рабов.

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов!

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, то станет всем.

Постмемориальный прием на Перри-стрит планировался как мероприятие для узкого круга близких друзей Джоела и родственников. Но когда Джин приехала в дом Одри, там толпилось не меньше двух сотен человек. Обливающиеся потом молодые люди в черных галстуках ужом скользили сквозь густую толпу, стараясь не опрокинуть тарелки с канапе. В буфете публика, из последних сил сохраняя похоронную чопорность, локтями прокладывала себе путь к водке. Откровения Одри, похоже, раззадорили гостей. В воздухе витало веселое возбуждение — ощущение, что здесь и сейчас происходит нечто скандальное, а возможно, и эпохальное. Беренис с Джамилем, внезапно обретшие звездную славу, несколько ошарашенные, стояли у камина в окружении людей, жаждущих с ними познакомиться. Не найдя нигде Одри, Джин вернулась в холл. Ленни, сидевший на ступеньках лестницы вместе с Таней, застенчиво поздоровался с ней. На днях он объявил, что хочет пожить в Нью-Йорке. Плотницкое дело оказалось не столь интересным, как он надеялся. А кроме того, сообщил он доверительно Джин, он возвращается «туда», чтобы быть рядом с Одри в столь трудное для нее время.