Читать книгу - "Фабрика ужаса. Страшные рассказы - Игорь Шестков"

Не знаю точно, когда, где и как, но знаю твердо, что совершил фатальную ошибку.

Ошибки я делал всегда. И не только арифметические или грамматические. Я ошибался в людях. Выбрал неправильную профессию. Родился не в той стране. Эмигрировал тоже не в ту страну. Ошибался и в себе самом. Но только эта, последняя ошибка уничтожила мою жизнь. То, что я считал своей жизнью.

Возможно, что-то показалось мне мелочью, пустяком, я был недостаточно зорок, чувствителен, великодушен, не обратил на что-то внимание, проигнорировал то, что нельзя было игнорировать… сделал или сказал что-то не то, не там, просчитался, недоглядел, обидел кого-то или, не замечая этого, оскорбил вершителей судеб, и вот, все пошло прахом. Все, что я пытался создать, во что вкладывал все силы, на что молился, перед чем благоговел.

Безжалостный шестирукий истукан перевел невидимые стрелки, и мой поезд, бездумно мчащийся по плоскогорью, простирающемуся между пятью заснеженными вершинами, сошел с рельс и покатился, теряя вагоны, по бездорожью. Через овраги и провалы. Сквозь глину, известняки и водные толщи. Покатился туда, откуда нет возврата.

Скоро от поезда не осталось ничего. Ничего, кроме моего тела. Я один был и локомотивом, и вагоном, и купе, и единственным пассажиром. И я гудел и стучал колесами и жадно всматривался в летящий назад пейзаж через два окна, застекленные стрекозиными крыльями.

Бешеный бег начал замедляться.

…

Вначале я почувствовал телесную слабость и одиночество. Нет, не то одиночество, что мы испытываем в детстве и юности. Без чудной музыки сфер и без манящих призрачных видений будущего. Без шепота фей и предчувствия блаженства.

Мое тело перестало меня слушаться, стало чужим, почти враждебным, грозящим неминуемой гибелью, мне осточертело все, чем я жил долгие годы, мне позарез нужна была помощь и сочувствие близких людей, но мои знакомые и родные как будто забыли меня.

Я заметил это не сразу. А когда заметил, долго не хотел признаваться в этом самому себе. Потом все-таки признался, поразмышлял и решил, что если я не могу оздоровить, омолодить и вновь подчинить себе мое тело и душу, то должен хотя бы напомнить о себе дорогим мне людям. Пока мой поезд не покинул этот мир навсегда.

Ударить в колокол. Выстрелить из пушки. Или хотя бы громко закричать.

Но колокол треснул. Порох отсырел. А из глотки моей, как я ни пыжился, вылетал только жалкий писк.

Позвонил жене, с которой не разговаривал уже три года. Или пять лет? Или восемнадцать?

Она жила на юге Франции с каким-то французом. Там они разводили черные трюфели в небольшой дубовой рощице, унаследованной французом от богача-деда, знаменитого в свое время антидрейфуссара.

Никто не подошел к телефону. Наверное жена и ее сожитель купались в это время в небольшом прудике с лилиями недалеко от шато. Брызгались и ловили руками золотых карпов кои. Когда-то жена присылала мне фотографии этих драгоценных японских тварей. Я бы за этих уродов не дал ни цента. Ну разве что их запекли бы в сметане. С лучком и перчиком.

Позвонил еще раз. Мне ответил автоответчик. Сообщил, что у этого номера нет абонента телефонной сети. Затем, неожиданно, добавил с чувством: «Не звони ей, мишуге, не пугай воробышков. Им и так тяжело. Сам знаешь, засуха. Асфальт плавится. Фата-морганы…»

В трубке послышался отчаянный воробьиный клекот. Потом все стихло.

Что за издевательство!

Позвонил другу в Москву. Ответил автомат.

— Вы набрали неверный номер! Вы набрали неверный номер! Вы набрали неверный номер!

Повесил трубку.

Телефон тут же зазвонил. Тот же голос объяснил, бесстыдно амикошонствуя, что «как известно, покойники по телефону не разговаривают. Твой друг на кладбище, мишуге. Его внутренности жрут черви. Ты на самом деле хочешь, чтобы он тебе ответил? Это можно устроить. Жди его у себя дома между двумя и тремя ночи. Он придет. Во всем своем великолепии. Получишь незабываемые впечатления! Только проветрить помещение не забудь. Потому что будет душно. Сам понимаешь, запашок-с».

Гудки.

Погодите, погодите. Какой запашок? Мой друг жив, жив! Жив? Когда мы последний раз разговаривали? Хм… Двадцать шесть лет назад. Или еще раньше?