Читать книгу - "Жизнь на грешной земле - Анатолий Иванов"

Сейчас Шура сидела неподвижно и снова глядела печально на свою пустую корзинку. «Чудная, — подумал он. — То хохочет, то… И в мужичков-грибовичков вот верит». И без всякой связи вспомнил вдруг, что ее отца тоже убили на войне, еще в прошлом году.

Сразу же у Алешки перед глазами встала утренняя картина: мать распечатывает конверт, подносит к глазам бумажку, хватает сухими, жесткими губами воздух и валится на пол… Жгучий тяжелый комок подкатился к горлу и остановился — не проглотить его, не выплюнуть. «Оставите вы меня или нет?» — хотел крикнуть он, но не мог, потому что из глаз потекли слезы, а сквозь стиснутые зубы едва не прорвался стон. И он отвернулся.

Отворачиваясь, Алешка заметил, что старенькое Шурино платьице сбоку, возле небольшой, с кулачок, груди, разошлось по шву, и сквозь дырку просвечивала темноватая, загорелая полоска тела. И на эту полоску почему-то безотрывно глядел Борька.

Потом-то Алексей и услышал его слова:

— Мужики — они такие… Они обманывают.

Алексей незаметно вытер кулаком глаза и поднял голову. Он увидел, что Шура холодно смотрит в упор на Бориса, как смотрела на него, Алешку, когда он сказал: не поймешь, мол, кто там, в траве, шуршит, ящерица или змея.

Она, краснея, торопливо прикрыла локтем порванное место и еще раз, со злостью, крикнула:

— Ты что?!

— Ничего, — ответил Борька, отводя взгляд в сторону. — Чего тут раскричалась? У Алешки вон отца убили, а ты… Идешь мимо, так иди…

Брови у девушки вздрогнули, приподнялись. И больше Алешка ничего не видел. Он уткнул голову в самые колени и сам почувствовал, как затряслась его выгнутая горбом спина. Рвущиеся из горла рыдания он еще мог сдержать, но со спиной поделать ничего не мог: она тряслась.

— Не надо, Алеша… Понимаешь, не надо, — услышал он дрожащий Шурин голос и ощутил на своем плече кончики ее пальцев.

— Иди ты… Поняла?! — взорвался он, поднимая мокрое лицо.

— Я уйду, я уйду сейчас, Алешка… — торопливо проговорила она. И закричала на Бориса: — А ты чего расселся тут?! Ступай отсюда.

— Катись ты! Пристала… — попробовал было огрызнуться Борька, но девушка подошла и толкнула его.

— Иди, иди… Айда, сказано!

Чтобы не упасть, Борька вскочил на ноги, сжал кулаки. Но Шура, не давая ему опомниться, все толкала и толкала его — Борис пятился, махал руками, что-то кричал. А потом плюнул и пошел впереди Шуры.

Алексей смотрел на уходящих с облегчением. Потом лег на траву, растянулся во весь рост и вволю наплакался, уже никого не стесняясь…

С того дня вроде ничего не изменилось на земле и будто все стало немножко другим. Улица, на которой они жили, стала будто чуть поуже и погрязнее, разномастные домики, выглядывающие из-за поломанных заборов и штакетников, казались теперь Алешке испуганными, унылыми, а небо над ними — пустым и неуютным.

— Ну что, Алешенька, — тихо сказала осенью мать. — Как теперь со школой-то? Кормиться как будем?

После похоронной у матери что-то случилось с сердцем, и она ушла с завода, где работала формовщицей в литейном.

— Что ж, пойду работать.

— А может, на пенсию проживем как-нибудь? Хлебные карточки дают ведь…

— Да что уж… Пойду.

И он стал работать учеником токаря, а потом токарем.

До войны завод выпускал сельскохозяйственный инвентарь — бороны, культиваторы, сеялки, а теперь делает гильзы для снарядов и даже минометы. Рабочих не хватало, иногда приходилось не выходить с завода по нескольку дней. Но зарабатывал Алешка хорошо, и в общем жили они с матерью более или менее сносно.

Отношения с Борисом у Алексея были прежние. Виделись они, правда, редко.

Однажды, когда он, усталый, шел с работы, чуть не засыпая на ходу — пришлось почти без перерыва простоять у станка две смены, — его кто-то догнал и тронул за плечо.

— Алеша…

Алексей обернулся. Перед ним стояла Шура. Она была одета в суконное, сильно потертое пальтишко, в руке держала ученический портфель, туго набитый книгами.

— А-а, — сказал Алексей. — Здравствуй.

— Здравствуй, здравствуй, — смеясь, сказала девушка. Было утро, апрельское солнце светило ей в глаза, и, видно, от этого они лучились.

— Ты откуда это так рано? — спросила она, помолчав.

— С завода я.

— Ага… А я в школу. Ну, до свидания.

Еще раз улыбнулась своими косыми глазами и побежала дальше, прижав к груди портфель обеими руками. Но вдруг обернулась и крикнула:

| — Ящерицу-то я тебе положу за шиворот!

Подошел Борька с полевой сумкой через плечо, тоже набитой учебниками.

— Привет рабочему классу! — крикнул он. — С кем это ты тут? А-а, Шурка… Ничего Агаша выросла.

Всех девчонок Борис называл почему-то Агашами. Алешке это не нравилось, но он никогда ничего не говорил Борису. А тут сказал:

— Зачем ты их так? У каждой свое имя есть.

— Много их сейчас, как подсолнухов на огороде… Разве упомнишь всех по именам? — ухмыльнулся Борис. И подозрительно вскинул глаза. — Постой, а что тебе-то?

— А что мне?

— Ты вроде за нее…

— Пошел ты, — сказал беззлобно Алексей, свернул папироску и прикурил от зажигалки, почти такой же, как у Бориса.

— Вот что значит рабочий класс! — сказал Борис, рассматривая зажигалку. — Теперь тебе такую штучку смастерить — плевое дело.

— Какая тут хитрость?

— А ведь я потерял, понимаешь, свою…

— Ну, возьми тогда, — сказал Алексей.

— Что ты! — Борис покачал тяжелую зажигалку на ладони. — Я обдираловкой не занимаюсь.

— Да бери, бери… Подумаешь, сокровище. Я себе еще сделаю.

Алексей все это говорил с удовольствием. Ему было приятно сознавать, что зажигалка теперь для него — пустяк, что он своими руками может сделать точно таких же сколько угодно. Только не увидел бы мастер Карпухин, он здорово греет за эти зажигалки.

— Тогда спасибо, браток. Вот уж спасибо! — сказал Борис. И глаза его блеснули от радости.

До самого дома потом Алексей вспоминал, как блеснули Борькины глаза, и про себя улыбался. Еще он думал, что Шурка Ильина нисколько не выросла с прошлого лета, она такая же, как тогда, в июле, и напрасно Борис называет ее Агашей… А про ящерицу не забыла…

Ящерицу она действительно сунула ему за воротник. Это случилось через месяц, в День Победы, девятого мая.

В этот день в городе творилось невообразимое. Гремела музыка, на улицах и площадях бурлил народ. Алешкина мать смотрела в окно и тихонько плакала.

На душе у Алексея было как-то странно — одновременно и легко, и немного тоскливо, обидно. Он вышел из дома и пошел, как в тот, прошлогодний июльский день, вдоль улицы, за город. Выходя на улицу, он увидел Борькиного отца, приехавшего из госпиталя за три месяца до Победы. Он, немного пьяненький, сидел на крыльце, глядел на толпы людей, валивших мимо дома, а слабый ветерок шевелил пустой рукав его гимнастерки.