Читать книгу - "Семь столпов мудрости - Томас Лоуренс"

Двигаться было легко, и мы, за долгие недели привыкшие постоянно думать о сохранении своей жизни, расслабились от сознания того, что нас сопровождают и что защита от опасностей ложится главным образом на нашего хозяина. Даже наши знаменитые наездники и те до некоторой степени распустились, а самые необузданные из них ударились в разврат. И здесь первыми были, разумеется, Фаррадж и Дауд – двое моих бесенят, чей дух на какое-то время дал слабину, но вовсе не от лишений, связанных с нашим походом. Вокруг них в конном строю всегда сосредоточивались два постоянных вихря: либо бурной деятельности, либо несчастий, по мере того как их неутолимая жажда к всевозможным проделкам получала все новое и новое выражение.

Их несколько раздражало мое долготерпение, потому что нашествие змей, которые все время донимали нас с самого первого дня пребывания в Сирхане, теперь разрослось до небывалых размеров и стало источником постоянного страха. Даже в обычное время, как я слышал от арабов, змеи здесь были злее, чем в любом другом месте, обеспеченном водой. Но в этом году пустыни буквально кишели рогатыми гадюками, свинорылыми и черными змеями, а также кобрами. Ночью ходить было просто опасно. Наконец мы решили, что необходимо всюду ходить с палками и обивать кусты со всех сторон, проходя босиком по зарослям кустарника.

После наступления темноты было опасно ходить за водой, так как на берегах любого озерка или колодца плавали или свивались в клубки змеи. Свинорылая змея дважды сворачивалась клубком в колоколе, звон которого созывал нас на беседы за чашкой кофе. От укусов умерли трое из наших людей, четверо отделались испугом и болью в распухших от змеиного яда ногах. Ховейтаты лечили укус повязкой с пластырем из змеиной кожи и чтением потерпевшему Корана, пока тот не умирал. Кроме того, выходя в поздний час из своего жилья, они надевали на свои ороговевшие ноги толстые дамасские красные башмаки с витым орнаментом и с лошадиными подковами на каблуках.

У змей была странная привычка ложиться ночью рядом с нами, на одеяле или под ним, – вероятно, так им было теплее. Когда мы обнаруживали такую змею, вставать приходилось крайне осторожно. Первым делом, вооружившись палкой, мы искали поблизости ее сородичей, прежде чем можно было считать себя в безопасности. Наш отряд из пятидесяти человек убивал, наверное, по два десятка змей в день; наконец они стали так сильно действовать нам на нервы, что самый храбрый из нас боялся ступить на землю, а те, кто, как я, испытывал ужас перед любыми пресмыкающимися, не чаяли, когда кончится наше пребывание в Сирхане.

Иначе дело обстояло с Фарраджем и Даудом. Для них это было новым развлечением. Они непрерывно будили нас своими выкриками, а то и яростным избиением палкой любого совершенно безвредного ковра или какого-нибудь извилистого корня куста, возбудившего их фантазию. Наконец как-то на дневном привале я строго запретил им впредь кричать во все горло при появлении змеи, и с тех пор они вели себя спокойно.

Однажды, сидя рядом с Фарраджем и Даудом, я проследил за их глазами, обращенными к ближайшему кусту, под которым, свернувшись в кольцо, лежала большая коричневая змея, не отводившая от меня взгляда своих сверкающих глаз. Я быстро поднялся и окликнул Али, который тут же подскочил к кусту со своей палкой погонщика верблюда и прикончил змею. Я велел ему всыпать обоим парням по полдюжины ударов каждому, чтобы отучить их от буквального понимания моих запретов и заставить хоть немного думать. Придремавший у меня за спиной Насир услышал все это и радостно воскликнул, чтобы добавили по шесть палок и от него. Вслед за ним Насиб, Зеки, Ибн Дхейтир и, наконец, половина всех остальных также потребовали наказания. Виновники сконфузились, поняв, что никакие порки и палки всего отряда не искупят их проступка. Однако я спас их от жестокого наказания и, объявив им строгий выговор и моральное порицание, откомандировал в распоряжение женщин, под началом которых им предстояло ходить за дровами и таскать воду для всех палаток.

Не смея поднять глаз от стыда, они работали все два дня, в течение которых мы оставались у Абу-Тарфията, где в первый же день дважды хорошо поели, как, впрочем, и во второй. А потом у Насиба расстроился желудок, и по случаю болезни он нашел себе приют в палатке Насира, где с благодарностью ел сухари. Зеки переболел в дороге, и первая же его расправа у ховейтатов с куском переваренного мяса, приправленного жирным рисом, уложила его снова. Он также лежал в палатке, дыша на нас дизентерией. Желудок Насира был закален в походах его племени, и он стойко выдержал испытание болезнью. На него была возложена обязанность для поддержания нашей чести как гостей отвечать на все приглашения, и для пущей важности он вынудил меня ходить вместе с ним. Таким образом, мы, два лидера, ежедневно представляли лагерь в сопровождении приличествовавшего случаю числа оголодавших агейлов.

Разумеется, это все было довольно однообразно, но хрустальное счастье наших хозяев, свидетелями которого мы были, заставляло наши глаза сиять удовлетворением. Оксфорд и Медина пытались излечить меня и Насира от суеверного предрассудка, но осложнили нам дело до того, что мы вернулись к простоте. Эти люди, принимая нас, достигали высот тщеславия кочевников, проявлявшегося в непрерывной оргии чревоугодия вокруг вареной баранины. Они были крайне предупредительны. За несколько дней до нашего приезда у них гостило одно дрифтерное судно, и по приказу Ауды они купили у капитана пятьдесят овец для достойного обеспечения нас пищей. В течение одной недели мы съели их всех, и на этом гостеприимство иссякло.

К нашим больным вернулось нормальное пищеварение, а с ним и способность к перемещению в пространстве. Мы очень устали от Сирхана. Здешний ландшафт дышал большей безнадежностью и унынием, чем любая из пройденных нами бескрайних пустынь. Порой песок, или кремневая галька, или безмолвие нагромождения голых скал возбуждали воображение, когда удачная игра света и тени выявляла чудовищную красоту их стерильной безжизненности, но было что-то зловещее, активно злобное в этом отданном во власть змей Сирхане с его соленой водой, бесплодными пальмами и кустами, непригодными ни на корм верблюдам, ни на дрова для костра.

Мы ехали день и другой мимо Гутти с его обмелевшим колодцем почти пресной воды и наконец на подходе к территории агейлов увидали множество палаток, из-за которых нам навстречу выезжал отряд. Впереди ехали Ауда абу Тайи, благополучно вернувшийся от Нури Шаалана, и одноглазый Дурзи ибн Дугми, наш старый гость, которого мы принимали в Ведже. Его присутствие свидетельствовало о благожелательности Нури, как и внушительный конный эскорт Рувеллы, который, обнажив голову и оглашая воздух громкими приветствиями, встречал нас грандиозным парадом копьеносцев и беспорядочной стрельбой из винтовок и револьверов на полном скаку по пыльному плацу.

В огороженном саду этого скромного поместья росли пальмы, отягощенные множеством плодов, а за садом был поставлен месопотамский шатер из белого полотна. Здесь же стоял шатер Ауды – громадное помещение с семью стояками по длине и тремя по ширине, а поблизости – палатка Зааля и много других. Всю вторую половину дня в нашу честь гремели ружейные залпы, мы принимали депутации и дары в виде страусиных яиц, дамасских сладостей, верблюдов или худосочных лошадей, а воздух вокруг нас оглашался криками аудовских волонтеров, требовавших отправки – немедленной отправки! – в поход против турок.