Читать книгу - "Любовь анфас (сборник) - Лана Барсукова"

И пока опешившая соседка в замешательстве готовила фразы для благовидного отказа, план по спасению вступал в завершающую стадию:

– Мы с ним прекрасно поладим. Это совсем меня не затруднит. Пусть только ваш муж зайдет ко мне, чтобы передвинуть шкаф. Боюсь, фикус потребует некоторой перестановки.

И что характерно, фикус действительно расцветал в руках Натальи Иосифовны. Цвести он не умел, но имитировал этот процесс массивностью листьев и густотой окраски. Фикус возвращался хозяйке вместе с обязательством еженедельных отчетов о его состоянии. Польза была всем: и фикусу, и хозяйке, которая старалась отныне реже пользоваться лифтом.

Но люди, конечно, бывают гадостные. Одна тетка все-таки ухайдокала реанимированный цветок и, желая это скрыть, купила другой, точно такой же. Наталья Иосифовна почувствовала подвох и добилась аудиенции с зеленым другом. Обман вскрылся. Наталья Иосифовна скромно произнесла маленькую речь про то, что в жизни можно простить многое, но не такое. И с достоинством удалилась.

Познания Натальи Иосифовны и ее готовность помочь распространялись не только на фикусы. В круг ее забот входило все живое, включая домашних животных, чужих мужей и детей. Временно пожить у себя она им не предлагала, но контролировала ситуацию дистанционно.

– Дорогая моя, ваш сынок Петенька сегодня другу что-то грубое кричал из окна. Это не мое дело, я не прислушивалась, боже упаси. Однако хочу заметить, что у него прекрасный голос, вполне возможно, это тенор. А в России это такая редкость, все больше баритоны. В Италии, кстати, наоборот. Но мы живем здесь, и такие подарки природы надо ценить. Я могу договориться о его прослушивании в приличный хор. Это так облагораживает!..

Пораженная несуразностью предложения мама (где хор и где ее Петя?) округляла глаза и запаздывала с ответом. А Наталья Иосифовна не мешкала:

– Ну что вы так разнервничались, душенька? Рано еще меня благодарить. Право же, пустяки. Мне это совсем не трудно. Руководит хором приятель моего покойного мужа. Конкурс там огромный, но тенор Петеньки пробьет себе дорогу.

И Петенька уныло плелся на прослушивание под обещания родителей, что его сразу прогонят обратно. Но нет, его приняли в хор. Потому что был предварительный звонок от Натальи Иосифовны:

– Сударь, вы всегда были выдающимся музыкантом. Но музыка – это еще и миссия, это труд души. К вам зайдет ребенок с чудным библейским именем Петр. Он, как бы это сказать, пока не совсем облагороженный. Это ваша миссия пройтись рукой мастера по его судьбе.

Рука мастера покрывалась мозолями, периодически опускалась, сжималась в кулак, но Петя реально запел. Классика и шансон долго соперничали за его горло. И неизвестно, чья бы взяла. Но Наталья Иосифовна подставила классике плечо, и шансон отступил. Не такие отступали. Петр привозил из зарубежных гастролей подарки жене, маме и Наталье Иосифовне. И выслушивал неизменное:

– Голубчик, это лишнее, право слово. Не тратьтесь впредь. Но мне очень приятно. Какое счастье, Петенька, что я тогда стояла под окном, когда вы кричали ужасные слова! Я их не использую, но знаю.

* * *

Наталья Иосифовна жила одна. Так было не всегда. Были муж и дочь, потом появились зять и внук. Дерево разрасталось, казалось, его ничто не свалит. Но время и не таких укрощало. Сначала умер муж, а вскоре и дочь с семьей уехали на постоянное место жительства в Германию. То ли обиделись на отечественную медицину, сгубившую отца, то ли просто надоело видеть из окна серый панельный город. Последней каплей была установка мусорных контейнеров прямо под их окнами. В очередной раз проснувшись от дребезга мусорных баков, дочь стала звонить кому-то. Впервые прозвучало слово «эмиграция». Конечно, проще было сменить район, чем страну. Но дочь с зятем сильно подозревали, что это будет обменом шила на мыло. Наталью Иосифовну пригласили присоединиться, но как-то ненастойчиво. Она осталась. Не хотела ничего менять, да и к могиле мужа ближе.

Но перемены иногда приходят против воли. Обычно так оказывается с переменами к худшему. В Германии у зятя, этнического немца, не очень получалось воспитать в себе толерантность. Обнаружилось, что он более немец, чем те, что родились там. Он искренне считал, что Германия – для немцев, включая него. А другие народы, при всем к ним уважении, должны жить в своих пределах. Когда ему указывали на гуманистические идеалы, он раздражался тупости гуманиста. «Если у соседа засорится унитаз и он решит пожить в вашей квартире, вы ему позволите?» – вопрошал он собеседника, который не знал, где спрятаться от такого неудобного разговора. Забавно, но именно выходцы из СССР, дружной семьи народов, были наиболее ярыми сторонниками той точки зрения, что залог дружбы – раздельное существование.

Конечно, говорить можно все – в свободной-то стране. Ему не запрещали. Он дошел до того, что стал критиковать однополые браки. Стоит ли удивляться, что его карьера забуксовала, заработок просел, оптимизм потух. Сотрудник без социального оптимизма не нужен процветающей фирме. Под благовидным предлогом его сократили. Дочь Натальи Иосифовны так и не нашла работу, поскольку немецкий язык оказался выше ее сил. Внук требовал денег в довольно категоричной форме. Начались скандалы. Толерантные соседи вместо того, чтобы постучать по стене, стали стучать в полицию.

В этой непростой ситуации на пороге их социального жилья возник Отто, у которого с оптимизмом была зеркальная проблема – его было слишком много. Он предложил создать российско-германскую фирму, которая обещала быть прибыльной. Зять, ослепленный обаянием Отто, вошел в это дело. Закончилось все судебными исками. Отто, вечно занятый более важными делами, как оказалось, не успевал подписывать деловые бумаги. Везде стояли размашистые подписи бывшего русского немца. Это обстоятельство сыграло решающую роль в суде. Нужно было возмещать новой родине сумму причиненного ущерба. Денег не было. В тюрьму не хотелось. Не хотелось настолько, что пришпоренная мысль обратилась к Наталье Иосифовне. Точнее, к ее квартире.

Надо сказать, что квартира у Натальи Иосифовны была знатная. С антикварной мебелью и урановым стеклом, тяжелыми портьерами и дубовым паркетом. Бывало, что контакт с городом утомлял Наталью Иосифовну настолько, что даже речь ее становилась какой-то упрощенно-демократичной. Но стоило ей переступить порог дома, опуститься в свое любимое кресло, как возникало желание сказать: «Голубчик, а не испить ли нам кофейку?» Или закурить, вставив сигарету в длинный и тонкий мундштук, какими пользовались звезды немого кино. Конечно, не было ни мундштука, ни «голубчика», но само их существование было допустимо в этом интерьере. А это уже немало.

Когда ночью позвонила дочь и с соплями-слезами рассказала про Отто, суд, иск, долг, страх, швах, Наталья Иосифовна была в таком шоке, что могла думать только про то, что все эти слова какие-то короткие, как будто неполноценные. Но потом шок прошел. И к утру она уже имела план действия.

* * *

– Петенька, вы неоднократно хвалебно отзывались о моей квартире. Кажется, она была бы вам впору. И рояль там есть куда поставить. А мне она с годами стала великовата, – начала реализовывать план Наталья Иосифовна. – Так бывает. Туфли, знаете ли, с годами жмут, а квартира тяготит своей необъятностью.