Читать книгу - "Домашний огонь - Камила Шамси"

Однажды утром он опоздал. Исма подумала, причина в погоде: вернулась зима. Снег бил в окна, небо побелело, дорожная полиция по толщине снежного слоя на крыше опознавала автомобили, превысившие двухчасовой лимит парковки. Но едва Исма справилась с разочарованием и погрузилась в задачу о недостающих переменных из курса статистики, пришло СМС от Аники: «Слыхала? Одинокий Волк теперь министр внутренних дел».

Должно быть, у нее вырвалось какое-то восклицание. Сидевшая поблизости женщина спросила: «Вам нехорошо?», но Исма уже кликнула на закладку браузера и открыла новостной сайт, и да, там «молния», рокировка в кабинете министров, и главная новость – назначен другой министр внутренних дел. Вот он, тот человек, чьей точной копией показался ей Эймон поначалу, пока она не провела множество утр подряд, присматриваясь к индивидуальным особенностям его лица, к его мимике. В статье только что назначенный министр именовался «выходцем из мусульманской среды», они всегда так его описывали, как будто «мусульманская среда» – мир, из которого он ушел, хлопнув дверью, и прах отряс. И дальше, разумеется, о «жестких мерах безопасности». Ей сделалось плохо прежде, чем она успела сформулировать свою мысль, понять причину дурноты. Телефон ожил, одно СМС падало за другим.

Станет еще хуже.

Он постарается доказать, что он всей душой их, а не наш, ведь так? Как будто до сих пор не доказал.

Ненавижу эту страну.

Не звони мне, а то наговорю лишнего.

Хватит читать наши сообщения, засранцы, пойдите арестуйте воров-банкиров.

– Эй, Грета Гарбо, что нахмурилась?

Он упал на стул, одну руну закинул за его спинку. Такой ленивый, расслабленный – полная противоположность отцу, сжатой пружине. Исма захлопнула ноутбук, выключила звук телефона.

– Ты припозднился, – сказала она.

– В семье большие события. – Он подался вперед, улыбаясь, гордясь. Столик был маленький, их колени соприкоснулись. – Моего отца только что назначили министром внутренних дел. Карамат Лоун – ты же слышала это имя?

Она кивнула, отпила кофе, чтобы хоть чем-то занять руки.

– Наверное, ты из тех людей, кто, увидев меня, услышав мою фамилию, не угадывает сразу, кто есть кто.

– Фамилия довольно распространенная у пакистанцев. – Это не ложь, это она умело вывернулась, сказала себе Исма.

– Знаю. Но я рад, что могу наконец-то сказать тебе все как есть. Потому-то я и не сумел раньше ответить, долго ли тут пробуду. Ненавижу, когда они начинают вытаскивать старую грязь против него – и так каждый раз, когда его имя попадает в новости, а уж теперь будет хуже прежнего. Я просто сбежал от этого. Он с этим прекрасно справляется, а я нет. Так что если увидишь, что я зациклился на какой-то ерунде в интернете, отними у меня телефон. Договорились? – Он постукал пальцем по ее пальцам, прося обратить внимание на заключительную фразу.

Старую грязь. Это он о фотографии – Карамат Лоун входит в мечеть, мулла которой прославился «проповедями ненависти». Под конец его первого срока в парламенте фотография попала в таблоид, газеты подняли вой, но Одинокий Волк преспокойно отвечал: фотографии уже немало лет, в мечеть он пришел на заупокойную молитву по дяде, а иначе ноги бы его не было там, где «сохраняется гендерное разделение». А затем – фотографии, на которых он под руку с женой идет в церковь. До выборов оставалось несколько недель, и округ, где доминировали мусульмане, забаллотировал Карамата – но он быстро вернулся в парламент благодаря дополнительным выборам в другом, надежном округе, населенном преимущественно белыми, и те же таблоиды, которые недавно его полоскали, теперь прославляли его как одинокого рыцаря, борющегося с отсталостью британских мусульман. Исма глубоко сомневалась, чтобы старая грязь выплыла снова – разве что речь идет о другой стороне той истории, о тех обвинениях, которых она-то наслушалась и считала справедливыми: что Карамат точно рассчитал краткосрочные потери и долгосрочные преимущества презрительного высказывания в адрес мечети и ее традиций. Продажная шкура, кокосовый орех, оппортунист и предатель.

– Вы с отцом, похоже, близки.

– Знаешь, как оно бывает между отцами и сыновьями.

– Нет, не знаю.

– Прежде всего – это наши проводники в мир взрослых мужчин.

Этого она толком никогда понять не могла, хотя наслышалась и навидалась немало – и в виде примеров перед глазами, и как исследователь, – чтобы признавать некоторую обоснованность этого высказывания. Выходит, для девочки стать женщиной – неизбежность, а для мальчика стать мужчиной – желанная цель. Эймон, видимо, заметил промелькнувшее на ее лице недоумение и попробовал объяснить.

– Мы хотим стать похожими на них, мы хотим стать лучше. Мы хотим, чтобы только нам одним на всем свете было позволено превзойти их.

Он обвел рукой кафе вокруг, указав и на себя самого, и пожал плечами, как бы признавая заурядность всей этой картины.

– Но я давно уже понял, что даже пытаться бессмысленно.

– Неправда. Ты намного лучше – как человек, – чем он.

– Откуда тебе знать?

Она не ответила, не знала как, и тогда он спросил:

– Почему ты закрыла и ноут, и телефон, когда я вошел?

Она мгновение помедлила, потом повернула ноутбук к нему и подняла крышку.

– Ты читала о нем. Исма, ты давно уже знаешь, что он мой отец?

– Да.

– Зачем же ты лгала?

Она сложила руки ладонь к ладони, посмотрела на собственные переплетенные пальцы, которых он только что коснулся так привычно и легко.

– Ты из них? Из тех мусульман, которые говорят о нем гадости?

– Да.

Он еще чего-то ждал, но что она могла к этому добавить?

– Понятно. Что ж, очень жаль.

Стул заскрипел, она подняла глаза и увидела, как Эймон встает.

– Наверное, со временем я увижу и забавную сторону: бежать в Америку, чтобы уйти от подобных предрассудков – и в итоге пить по утрам кофе с их воплощением.

Куда подевался приветливый, добрый юноша? Перед ней стоял мужчина, тяжело переживавший все те раны, которые для его толстокожего отца – булавочные уколы. Он попрощался, и его тон не оставлял сомнений: навсегда.

* * *

Ветер улегся, медленно опускались крупные снежинки; упав на рукав Исмы, они мгновение сохраняли форму, потом таяли и впитывались в ткань. Исма прошла пешком недалекий путь до дома, но у самого входа мысль о студии с гудящими и клацающими трубами сделалась невыносимой. Исма побрела дальше, к окаймленному деревьями кладбищу, так странно располагавшемуся поблизости от младшей школы, напротив бейсбольной площадки. Летом там тенистое укрытие, осенью буйство красок, но Исма знала только белое от снега, серокаменное кладбище. Она двинулась по расчищенной тропинке, а потом свернула на целину, снег доходил почти до края высоких сапог, ухватилась за надгробие XIX века, подтянулась и села, свесив ноги. Иногда здесь ощущалось дружеское присутствие мертвых, но в тот день мертвые были просто мертвы и каждая обработанная резцом глыба – знак чьей-то скорби. Исма пнула пяткой надгробие.