Читать книгу - "Поколение Х - Дуглас Коупленд"

УСПЕХО-БОЯЗНЬ:

опасение, что, достигнув успеха, ты станешь чересчур серьезным и забудешь все, о чем мечтал в детстве.

Помню, я несколько дней наблюдал из окна квартиры Мэтью, как замерзало озеро Эри, и думал, что природа передразнивает меня. Мэтью часто уезжал из города по делам, а я сидел на полу посреди его гостиной с кипой порнухи, бутылками джина «Голубой сапфир», рядом с ревущим стерео, и думал про себя: «Оба-на, каков праздник!» Я был на «колесной» диете – полный стол седативов и антидепрессантов. Они помогали мне бороться с черными мыслями. Я был убежден, что у всех людей, с которыми я когда-то учился, были идеалы, а у меня – нет. В их жизни было больше радости и смысла. Я не мог заставить себя отвечать на звонки; мне казалось, я не способен достичь того животного счастья, что присуще людям на телеэкране, и потому бросил смотреть телевизор; зеркала меня раздражали; я прочел все книги Агаты Кристи; как-то мне почудилось, что я утратил свою тень. Я жил на автопилоте.

Я стал бесполым и чувствовал, что мое тело вывернуто наизнанку, покрыто фанерой, льдом и сажей, подобно заброшенным торговым центрам, мукомольням и заводам по очистке нефти возле Тонаванда и Ниагарского водопада. Сексуальные сигналы приходили отовсюду, но были мне отвратительны. Случайный взгляд продавщицы в киоске оказывался исполненным отталкивающего смысла. В глазах всех незнакомцев я читал вопрос: «Не ты ли мой спаситель?» Алкая ласки, страшась одиночества, я думал: может быть, секс – просто предлог, чтобы глубже заглянуть в чужие глаза?

Я начал находить человечество омерзительным, расчленив его на гормоны, бедра, соски, различные выделения и неистребимую вонь метана. По крайней мере, в этом состоянии я чувствовал, что вряд ли остаюсь перспективным потребителем. Если в Торонто я пытался жить двумя жизнями, считал себя человеком раскованным и творческим и вместе с тем исполнял роль добропорядочного офисного трудяги, то теперь уж точно расплачивался за все.

Но что действительно проняло меня – так это способность молодых людей смотреть тебе в глаза с любопытством, но без намека на вожделение. Счастливый вид подростков и юнцов, которых я встречал во время кратких, сопровождаемых агорафобией вылазок в ближайшие, еще работающие торговые центры, вызывал зависть. Мне казалось, что способность вот так открыто смотреть во мне вытравлена; я был убежден, что следующие сорок лет буду лишь делать вид, что живу, и вслушиваться в шуршание праха юности, покалывающего меня изнутри.

Ладно, ладно. Мы все проходим через кризисы, а иначе, как мне кажется, способа повзрослеть не существует. Не могу сказать, сколько из моих знакомых утверждали, что в молодости пережили кризис среднего возраста. Но неизбежно наступает момент, когда юность подводит нас; университет подводит нас; папа с мамой подводят нас. Я лично больше не смогу найти убежище субботним утром в детской, где перегородки из стекловолокна вызывают нестерпимый зуд и где с экрана телевизора слышится голос Мела Бланка, непроизвольно вдыхать испарения ксенона от каминной окалины, лакомиться жевательными таблетками с витамином С и мучить кукол Барби своих сестер.

Но мой кризис был не просто крушением юности, а крушением класса, пола, будущего и не знаю чего еще. Мне стало казаться, что в этом мире граждане, глядя, скажем, на безрукую Венеру Милосскую, грезят о сексе с калекой или по-фарисейски прикрепляют фиговый лист к статуе Давида, предварительно отломив его член на сувенир. Все события стали знамениями. Я утратил способность воспринимать что-либо буквально.

Словом, суть всего этого была в том, что мне нужно было начать жизнь с чистого листа. Совершить нечто. Жизнь превратилась в ряд пугающих разрозненных эпизодов, из которых просто невозможно было сверстать интересную книгу, но, бог мой, стареешь так быстро! Время ускользало (и ускользает по-прежнему). Так что я рванул туда, где погода сухая и жаркая, а сигареты дешевые. То есть сделал то же, что ты и Клэр. И вот я здесь.

Так продолжаться не может

Теперь вы знаете о жизни Дега чуть больше (хотя ваши представления и несколько односторонни). А тем временем на нашем пикнике в пустыне в этот пульсирующий от жары день Клэр, покончив с цыпленком, протерла темные очки и водрузила их на переносицу с важностью, дающей понять, что она готова начать свое повествование.

Немного о самой Клэр: у нее коря вый, как у таксистов, почерк. Она умеет складывать японских бумажных журавликов, и ей в самом деле нравятся соевые гамбургеры. Она появилась в Палм-Спрингс в жаркий ветреный выходной, в День матери, который, если верить Нострадамусу, как его толкуют некоторые комментаторы, должен был стать концом света.

Тогда я обслуживал открытый бар в «Спа де Люксенбург», место несравненно более шикарное, чем «У Ларри»; заведение с девятью пузырящимися оздоровительными бассейнами и витыми ручками ножей и вилок «под серебро» для пользования за столиками на открытом воздухе. Весомые штуки, всегда производившие впечатление на гостей. Итак, помню, я наблюдал, как шумные, не поддающиеся счету родные, двоюродные, сводные братья и сестры Клэр без умолку трещат на солнышке возле бассейнов, словно попугаи в вольере, когда вдоль клетки крадется мрачный голодный кот. На ланч они ели одну рыбу, и только мелкую. Как выразился один из них: «Крупная рыба пробыла в воде чересчур долго, и одному богу известно, чем ей выпало питаться». А уж форсу! Три дня подряд на их столе лежал один и тот же нечитаный номер «Франкфуртер альгемайне цайтунг». Ей-богу.