Читать книгу - "Сокровище господина Исаковица - Данни Ваттин"

— Как ты думаешь, мама огорчилась, что мы уехали? – спрашивает отец где‑то на подъезде к Норрчёпингу.

— Вроде нет, – отвечаю я. – Во всяком случае, она сказала, что приятно будет немного побыть одной.

— Она просто так говорит, а сама наверняка уже скучает без нас.

— Возможно, – соглашаюсь я. – Впрочем, ее, похоже, не слишком обрадовала перспектива возиться с твоей собакой.

— Это еще что за новости? Вообще‑то Квия ее собака тоже.

— Правда? Мне казалось, мама сказала что‑то вроде того, что "еще одну собаку мы заведем только через мой труп".

— Она просто притворяется, – говорит отец. – Она обожает Квию.

— Неужели?

— Конечно.

— Значит, ей вовсе не кажется трудным каждый день приезжать домой в обед, чтобы погулять с этим лаю щим чудовищем?

Отец оборачивается ко мне и поднимает указательный палец, как он это обычно делает, собираясь произнести что‑нибудь особенно поучительное. Можно сказать, что у отца этот жест является ближайшим соответствием "рентгеновскому" взгляду супермена.

— Тебе известно, что я не люблю, когда ты говоришь о своей сестре в таком тоне, – изрекает отец. – Ты не должен относиться к ней по–другому только потому, что она черная.

— Или собака, – вставляю я.

— Именно. Это просто дискриминация.

Мы продолжаем путь молча. Сразу после поворота на Сёдерчёпинг у отца пищит телефон. Он поднимает его и читает пришедшее сообщение.

— От мамы, – говорит отец. – Она передает привет. Я очень надеюсь, что она отдохнет в наше отсутствие. У нее так много дел из‑за операции матери и всего остального.

Это не преувеличение. Бабушка Хельга действительно отнимает у мамы все больше времени, поскольку в последние месяцы она оказалась почти в полной зависимости от помощи детей. Странно наблюдать, как она постепенно слабеет, – ведь это всегда была не женщина, а воплощение силы. Мне не верилось, что такое может произойти, несмотря на то, что ей уже почти девяносто лет. Ведь бабушка обладает уникальной способностью к выживанию. Она пережила уничтожение евреев, рак и всех старых друзей. Она самая крутая из всех известных мне чертовок. Пусть вас не вводит в заблуждение то, что в ней всего полтора метра роста и от силы сорок килограммов. Ибо эта дамочка, не вынимающая сигарету изо рта, невзирая на возраст и птичье телосложение, по–прежнему способна устроить головомойку любому, кто делает что‑нибудь, что она считает meshuggah[8]. К примеру:

• внучкам, которые, по ее мнению, злоупотребляют косметикой ("Ты выглядишь как проститутка");

• подружкам внуков, недосаливающим еду ("Кто приготовил эту мерзкую еду? Она отдает дерьмом").

Кроме того, бабушка отличается исключительным умением звонить родственникам, у которых только что родился ребенок, и сообщать им, какие они дураки. Так происходило при рождении всех трех моих сыновей. Касательно первого ребенка – Лео никаких претензий к его имени у нее не возникло, поскольку так же звали ее отца. Зато имелся ряд соображений по поводу того, что мы позволяем ему спать у себя в постели.

— Не смей этого делать, Данни, – заявила она. – Это глупо.

— Хорошо, – ответил я, поскольку так было проще.

— Почему ты такой doof[9]? – продолжала она. Этим немецким выражением она обычно пользуется, когда кто‑то делает нечто особенно идиотское.

— А что такого? – возмутился я. – Это ведь не…

— Нельзя позволять мальчику спать вместе с тобой, – не унималась бабушка. – Послушайся меня. Я все‑таки дипломированная няня.

Это – один из аргументов, которые бабушка обычно вставляет, желая придать своим словам веса, и, честно говоря, мы ей не особенно верили. Как сомневались и в том, что блинный торт был именно ее изобретением, как она обычно утверждала на каждом дне рождения кого‑нибудь из родственников. Но будучи не в силах препираться, я, скрестив пальцы, пообещал, что у сына появится собственная кроватка.

Когда у меня родился второй сын, она опять позвонила. На этот раз, однако, ее больше всего возмущало не то, где ребенок спит.

— Как вы можете так поступать? – раздраженно спросила она.

— Что ты имеешь в виду? – удивился я.

— Нельзя давать ему такое имя. Как можно быть такими doofe?

— Что ты имеешь в виду? – повторил я.

— Как у животного.

— Животного?

— Динго. Как можно называть его Динго? Это же собака.

— Его зовут не Динго, – ответил я.

— Разве?

— Его зовут Мингус.

В трубке ненадолго замолчали, потом бабушка сказала:

— Что это еще за дурацкое имя? Оно звучит просто нелепо.

Но ее возмущение при рождении двоих первых сыновей было ничто по сравнению с тем, когда на свет появился наш третий сын. Тогда она просто не могла поверить своим ушам.

— Как зовут мальчика? – спросила она.

— Мосес[10], – ответил я.

— Нет! – возмущенно воскликнула она. – Это ужасно. Как вы можете так поступать?

— Нам кажется, что это красивое имя.

— Нет, – повторила она. – Неужели его действительно так зовут?

— Да.

— Это ужасно, – повторила она. – Нельзя быть таким doof, Данни.

— Нам оно нравится.

В трубке замолчали, что происходит довольно редко, когда тебе звонит бабушка, а затем она начала все снова, будто сказанное мною было слишком глупым, чтобы даже вникать в мои слова.

— А как мальчика зовут?

— Мосес, – ответил я.

— Действительно?

— Да.

— Нет, Данни. Нельзя с ним так поступать. Нельзя, и все.

Как вы понимаете, бабушкина привычка откровенно высказывать людям свои соображения может немного утомлять. Впрочем, у нее есть свои преимущества. Разве какая‑нибудь другая маленькая женщина способна, ни секунды не сомневаясь, подойти к огромному скинхеду и сказать ему в лицо все, что она о нем думает? А бабушка оказалась способна. Она рассказала мне об этом, когда я несколько лет назад навестил ее в Хессельбю. Бабушка, как обычно, сидела, решая кроссворды и покуривая наикрепчайшие сигареты "Пэлл–Мэлл" без фильтра. Курила она всегда. И у себя в квартире, и у нас дома, под кухонной вытяжкой (невзирая на регулярные резкие протесты мамы).