Читать книгу - "Повинная голова - Ромен Гари"

Директор «Транстропиков» ликовал. Тут соединились все самые эффектные аспекты таитянского мифа: прямая связь со славным прошлым, как бы ожившим вновь, пляж, кокосовые пальмы, лунный свет и четырнадцатилетняя таитянка, готовая дарить вам свою свежесть, даже если вам стукнуло шестьдесят пять — таков, как уже говорилось, был средний возраст иностранных гостей. Копию протокола, содержавшего описание развратных действий, которые совершал Эмиль Гоген с юной вахинэ, оценили в пять тысяч долларов — эту сумму предложил за нее некий чикагский коллекционер, по ему отказали. Знаменитый протокол остался в архивах: полиция не торгует своим целомудрием.

Эмиля уговорили заняться живописью, и его часто видели в портовых кафе, где он цветными карандашами под стрекот туристических «леек» старательно срисовывал с открыток отцовские картины. Поначалу Кон далее думал с ним объединиться. Ничего не получилось, пришлось ограничиться мирным сосуществованием. Но Вердуйе — это уж слишком! Три Гогена — явный перебор. Директор «Транстропиков» задумчиво смотрел на них, вертя глобус. Рыжий хлюпик нервно почесывал щеки, покрытые рыжеватой щетиной, похожей на филоксеру. И вдруг его прорвало:

— Во-первых, я первый сюда приехал! Во-вторых, мои картины более гогеновские. У меня и палитра, и фактура, и видение мира, как у него, туристы это сразу чувствуют, и я не понимаю, с какой стати должен уступать кому-то свое место. К тому же я работаю сам, а его картины пишут китайцы у Паавы. Но когда я хочу назвать свою мастерскую Дом Наслаждения, мне, по вашей милости, запрещают городские власти, заявляя, что дом с таким названием уже есть и находится на авеню Генерала де Голля.

Кон подошел к столу, выдвинул второй ящик справа, где Бизьен трепетно хранил свои сигары, и взял одну.

— Не отказывайте себе ни в чем, старина, — сказал Бизьен. — Кстати, жена моя сейчас дома одна.

— Нет уж, — отозвался Кон, — не надейтесь. Тут я вам не помощник.

Он обрезал кончик сигары, поднес спичку, выпустил дым и строго указал пальцем на противника:

— Вы бездарность, Вердуйе. Вы даже на собственном лице не умеете изобразить то, что надо. Это вы-то Гоген? Ой, не могу! Вы похожи на блоху, подхватившую насморк.

Вердуйе позеленел — бесспорно, это была его самая большая творческая удача по части цвета.

— Мои работы покупают во всем мире! У меня контракт с «Галери Лафайет»!

— А насчет того, чтобы назвать ваше фарэ Домом Наслаждения, спросите у любой таитянки из тех, кого вы донимали своими талантами. Говорят, им приходится трудиться целый час, чтобы вы от эскиза перешли к делу, и в результате, даже при гениальных дарованиях крошки Унано, все, чего удается от вас добиться, по мелкости формата уступает разве что китайским миниатюрам.

— Ну-ну, — перебил Бизьен Кона. — Вердуйе имеет полное право на любой формат. Нас это не касается.

Вердуйе чуть не плакал.

— Это мерзкая клевета!

— У вас нет ни капли темперамента! Да какой из вас Гоген…

Бизьен поднял руку, чтобы его унять.

— Позвольте, господин Кон. Должен заметить, что у Вердуйе есть перед вами одно важное преимущество. Он связан с нашим гением родственно-исторической связью.

Вердуйе вспыхнул от удовольствия и скромно потупился.

— Он внучатый племянник жандармского капрала Клаври, изводившего Гогена до последних дней жизни.

— Ух ты черт, не знал! — воскликнул Кон, не сумев скрыть невольного восхищения.

— Вердуйе — наша ценнейшая историческая реликвия, — заключил Бизьен.

Вердуйе светился от гордости.

— Клаври — мой двоюродный дед с материнской стороны, это он привлек Гогена к суду, обвинив в «посягательстве на престиж жандармского корпуса путем оскорблений, грубой брани и провокаций». У меня есть документы, подтверждающие это.

Кон всякий раз испытывал волнение, когда видел перед собой живую ниточку, тянущуюся к одному из великих покойников нашей истории.

Если бы прапрапрапраправпуков Иуды можно было отыскать и доказать их происхождение, они наверняка были бы сегодня нарасхват и за их подписями гонялись бы авторы всех петиций и манифестов. Если бы их звали, к примеру, Гюстав Искариот или Жан-Поль Искариот, они бы бдительно следили за тем, чтобы в мэрии не забывали указать через черточку еще и имя их предка: Жан-Поль Иуда-Искариот, Гюстав Иуда-Искариот, чтобы, не дай бог, не утратить главное фамильное достояние.

Считается, что Иуда покончил с собой. Кон в это не верил. По его убеждению, Иуда жил до глубокой старости, во всяком случае достаточно долго, чтобы на исходе дней оказаться окруженным любовью и благоговением верующих, которые толпами приходили поклониться последнему живому человеку, имевшему непосредственное отношение к Распятию. И наверняка он всем предъявлял справки, подтверждавшие, что он действительно Иуда Искариот, великий исторический деятель, которому человечество стольким обязано, докучал каждому встречному-поперечному нескончаемыми рассказами о том, как все происходило, и хвастался близким знакомством со знаменитым Иисусом из Назарета. А под конец просто стал невыносим, непрерывно требовал всеобщего внимания, почестей и выражений благодарности, возмущался, если его усаживали не во главе стола. Почти наверняка был беспощаден к иноверцам и призывал к крестовым походам, дабы обратить весь мир в христианство.

В книге Перрюшо[20]имеются на сей счет неопровержимые свидетельства. Гонители кичились знакомством с гонимым. «Выйдя в отставку и поселившись в департаменте Верхняя Сона, жандарм Шарпийе с волнением рассказывал про «мэтра Поля Гогена», выдающегося человека, «великого и несчастного художника», с которым он «имел честь» встречаться на Маркизских островах. «Я даже не подозревал, что на свете бывают такие люди, — объяснял он. — Истинный провидец!» Клаври, по сведениям Перрюшо, еще более трепетно чтил память Гогена. Обосновавшись в Верхних Пиренеях, в Монгайаре, он открыл там табачную лавочку и, как рассказывает Бернар Вилларе, «благоговейно показывал клиентам маленькую застекленную витрину, где хранились деревянные фигурки, вырезанные человеком, которого он некогда травил, а впоследствии сделал своим кумиром».

И тут Бизьен показал себя истинным Наполеоном туризма. Он уже некоторое время сосредоточенно созерцал тощего человечка с желтоватой бородой, который, в свою очередь, смотрел на него подозрительно и тревожно.

— Придумал!

— Что вы еще придумали?

— Вы будете Ван Гогом.

— Вот это да! — только и сказал Кон.

Вердуйе сидел набычившись, исподлобья глядя на них. Это был уже готовый Ван Гог, чувствовавший себя жертвой тайного заговора.

— Внешность у вас подходящая…

Вердуйе, как и следовало ожидать, начал ломаться.