Читать книгу - "Сезон отравленных плодов - Вера Богданова"

Илья будто читает ее мысли и уходит. Тепло удаляется за ним, вытекает из комнаты вместе с телесным запахом пота и земли.

– Пап?

– М-м?

Папа не отрывает взгляда от экрана.

Звон стекол, скрежет дверей телецентра, смятых въехавшим грузовиком. «Мятежники не сдавались», – говорит ведущий. Белые искры выстрелов во тьме и дым, люди бегут, люди лежат на асфальте, люди оттаскивают труп. Отец цыкает. Звук неприятный, острый, как щелчок ногтя. Услышав его, Женя поспешно проглатывает все, что хотела рассказать, – немного больно, но привычно. Боль приглушает анестетик страха и стыда.

«Президент России, – архивно вещает из телевизора ведущий, а аватар сурдопереводчика повторяет его слова, – выразил глубокое соболезнование родным и близким погибших. Перед лицом трагедии, пишет он, перед памятью погибших мы все задумываемся над истоками и причинами случившегося…»

– Ничего. Потом.

Папа цыкает еще раз и делает телик громче.

Женя встает с дивана, одергивает майку, чтобы не обтягивала слишком, и уходит, смотрит под ноги, на крашеные доски кухонного пола, собственные сандалии с растоптанной потемневшей стелькой, некрашеные доски на веранде, крыльцо, траву, примятую крапиву, хвою, шишки, падалицу со скользкими зелеными боками.

В саду рядом с колодцем мама моет петрушку и салат.

– Подержи шланг, – говорит она, и Женя держит, поливает зелень и красные мамины руки ледяной водой. Мама возится, согнувшись. Она похожа на старушку с крохотным горбом: кожа в пигментных пятнах, волосы, выкрашенные в цвет баклажана, выбились из-под панамы.

– Мам, что мне делать? Ко мне парни пристают.

– Кто? – Мама бросает взгляд через плечо. Вода плещет на петрушку.

– Котов с Первого Мая и его друзья. У нас у калитки стояли сейчас. Я хотела пройти, а они… Говорят про меня всякое.

– Ты нравишься мальчикам, – отвечает мама, не разгибаясь. – Это же хорошо. Вот сюда еще полей немного…

– Мам, они гадкие вещи говорят, мне неприятно.

– На тебе, наверное, был тот топик? Женечка, его давно выкинуть пора, он же тебе мал, все обтягивает.

– Нет, мам, я была в футболке.

Мама выпрямляется, смотрит на Женю с прозрачной безмятежностью.

– Ты пойми, мужчины, они по сути своей охотники, – говорит она так, будто раскрывает Жене великую женскую тайну. – И если ты не хочешь внимания, не надо их дразнить. Ты у нас девочка фигуристая, понятное дело, они смотрят на тебя, обзываются, потому что ты им нравишься.

А ты не провоцируй, говорит она, просто не обращай внимания и папе не рассказывай об этом. Он будет переживать.

Женя кивает, желая уйти уже. И вроде бы мама права, но правая грудь все равно болит.

Мама трясет пучком салата и петрушки, орошая брызгами себя и все вокруг. Женя закручивает кран – тот обжигает пальцы, до того холодный, – поднимает голову на свой любимый дуб и видит на верхней ветке среди листвы белую подошву кроссовки сорок третьего размера. Илья. Все слышал?

Багровея, Женя несется в дом, поднимается на чердак, в застоявшийся воздух под раскаленной крышей, куда возносится голос ведущего и звуки стрельбы. Уже без особого удовольствия разбирает пакет, доставшийся от Лаили Ильиничны. Зачем она заговорила об этом с мамой? Лучше бы сама ответила тому пацану, чего ж молчала? Она представляет, как оборачивается и толкает его двумя руками в грудь. Сильно, так, что парень падает. Или нет, она дает ему звонкую пощечину. Или бьет кулаком по его лицу, так, что щека наливается красным. И Женя говорит ему: «Еще раз меня тронешь – пожалеешь». Да, вот так.

Только на самом деле она молчала и терпела, как корова.

Теперь вообще ни шагу за калитку.

На чердаке стоят панцирные кровати с продавленными пружинами. На этих кроватях здорово прыгать: они пружинят, как батут. Пощелкивая, сетка проваливается, когда на нее ложишься, и Женя будто в коконе из тонкого матраса, одеял и простыней висит между сосновых веток, а выше беззвучно проносятся совы и тепло помигивают звезды. Ветер дует в ухо: спать, спать, но Жене никак не засыпается, она вспоминает Кота и содрогается от омерзения к себе.

В ее комнате внизу спят тетя Мила с Дашей – кровать там шире, легче уместиться вдвоем. Илью положили на диван в большой комнате. Дивану очень много лет, он еле раскрылся, выпустив облако пыли, и отчаянно скрипит, когда Илья ворочается. Вот раз перевернулся, еще раз, потом еще один скрип, потише, – Илья поправил подушку или одеяло. Когда он лежит, у него наверняка смешно торчат ступни – диван короткий, целиком Илья не умещается. Бедолага. Женя представляет его под коротким пледом, покатую поверхность дивана, скрип и эти ноги, и смех щекочет ей живот.

Всхрапывает бабушка с другого конца чердака. Над виском звенит комар, но Женины руки уже налиты тяжестью, не отмахнуться. В стене тикает древоточец, как забытые часы, отсчитывает собственное время дома.

Тик, тик.

Тик.