Читать книгу - "Жемчужная Тень - Мюриэл Спарк"

Сейчас они лежат на кладбище Викарейдж-Роуд, в Уотфорде, — все. На их могилах стоят два памятника — «Горячо оплакиваемым».

Я рассказала про них Джо и добавила то, что знала о традициях семьи.

Затем шла моя мать, родившаяся сто одиннадцать лет назад, умершая двадцать семь лет назад. И кузина, чье имя я не могу припомнить, но знаю, что она была очень амбициозной. Увы, ее амбиции так и остались нереализованными, а она хотела иметь «роллс-ройс» с шофером, который возил бы ее из магазина в магазин. Эта кузина… как же ее звали? Ну, словом, она стала миссис Хендерсон, женой бухгалтера, и однажды даже съездила на «Золотой стреле» в Париж. Без «роллс-ройса», без шофера.

Но было и другое фото миссис Хендерсон — то, которое я так хорошо помнила, потому что оно было очень нетипичным, неформальным, где она стояла возле своей швейной машины. Она стояла в профиль, слегка наклонясь, тоненькая и красивая. Кто-то с фотоаппаратом застал ее рассматривающей бобину любимой ею машины «Зингер» с ножным приводом. Что-то было не так с машиной, и миссис Хендерсон — как же ее имя? — напряженно разглядывала ее. Чарующая фотография. Куда-то она исчезла. Кто-то ее забрал.

Я вспомнила теперь: то же произошло и с несколькими другими. Моя бабушка по отцу, еврейка из Литвы, очень светлая и похожая на польку, со взбитыми волнистыми волосами, ничуть не похожая на еврейку — не то что мой дедушка с его очаровательной улыбкой в бороду, — он был так похож на моего отца, который, однако, был всегда выбрит. Не было и прелестной фотографии моей бабушки Генриетты. Я хорошо помнила ее на фотографии, хотя никогда не видела в жизни. Я помнила широко расставленные глаза, очень похожие на мои. Голубые глаза. Куда она исчезла?

Я думала обо всех, кто спал в гостевой комнате, и о тех, кто был неподалеку. О десятках, накопившихся за долгие годы, друзей. Кому интересны эти ничего не значащие фотографии? Поскольку я писательница, журналисты частенько добывали мои фотографии без разрешения, но кому нужны эти викторианские и эдвардианские снимки, не имеющие художественной ценности?

Я сосредоточила свое внимание на пачке оставшихся фотографий. Они были неплохо подобраны, чтобы проиллюстрировать мое происхождение и в некоторых случаях мои воспоминания. Я передала их Джо и убрала остальные. Мне надо было подумать о другом.

Дамиан де Догерти — о Господи, я пять лет не думала о нем. Когда-то он заботился о том, чтобы я думала о нем каждый месяц, если не каждый день. В то время я жила в Париже.

Согласно его рассказам — или, вернее, одному из его рассказов, — его семья происходила из ирландских гугенотов, бежавших во Францию; члены семьи состояли потом на службе у Марии-Терезии Австрийской, которая пожаловала им сан принца. Будучи людьми скромными, они согласились быть просто баронами, и он, последний оставшийся в живых член семьи, звался бароном Дамианом де Догерти.

Дамиан, должна сказать, был презабавным человеком. То есть он был забавным за обеденным столом и менее забавным во всех других местах. Он был положительным нудотой на пляже — он мог вдруг уйти, кем бы ни был его компаньон (а он был любителем не только противоположного пола), и отдать свое хорошее стройное тело странным богам, которые появляются из сверкающего моря.

Одной из многих, характерных для него любопытных особенностей была привычка неожиданно засыпать. По-моему, это называется нарколепсией. Это могло произойти на спокойной встрече друзей, скромно выпивавших, сидя за столом; это могло произойти в библиотеке, где он делал выписки из книги (он любил учиться), или когда он сидел рядом с вами на диване. Внезапно он засыпал. Это был вполне здоровый сон, и со временем друзья перестали волноваться. Мне эта его особенность всегда представлялась реакцией на реальность — все происходило в один миг. Я считала, когда он сталкивался с чем-то неприемлемым, он просто выключался. Я по-прежнему думаю, что его сон — по крайней мере частично — объяснялся психологическими проблемами.

В начале знакомства с Дамианом я принимала его историю за чистую монету. На конвертах писем я писала: барону де Догерти, как ни странно это звучало. Его имя не значилось ни в одном из справочников титулованных особ и старых европейских семей, хотя он утверждал, что где-то числится. Эта информация, которой я не искала, так и осталась не проверенной мной. Согласно тем, кто знал его несколько лет назад, он был женат на богатой девушке-перуанке. Но пути их разошлись. Говорили, что она — талантливый фотограф, все еще практикующий в Париже. Я восприняла этот факт не раздумывая — лишь впоследствии у меня появилась причина вспомнить об этом.

А он некоторое время занимался генеалогией. Я знала, что у него много французских и итальянских друзей. Некоторые из последних пришли в восторг, узнав, что Дамиан «обнаружил» их благородное происхождение. Они могли теперь тоже именовать себя «баронами».

Я пыталась выяснить, кто он в действительности, но через некоторое время поняла, что он — просто никто. Он был действительно настоящей фальшивкой.

Я полагаю, Дамиан в значительной степени верил своим историям. Он пытался написать автобиографию, поэтому, я думаю, и старался сблизиться со мной.

— Я дошел до того места, когда моя тетя графиня Клементина де Be вей приехала в Швейцарию навестить меня в школе.

— Я считала, что вы ходили в школу в Солт-Лейк-Сити, — сказала я, получив такую информацию от одной из его соучениц.

— О, это было раньше.

Взяв на себя роль литературного советчика, я предложила ему превратить свою автобиографию в роман. Он принял мое предложение.

Другой странный факт: все любили общаться с Дамианом, пока он был жив: его приглашали на уик-энды, на обеды и просто на пикники на природе, однако, несмотря на его популярность и силу обаяния, когда он умер, о нем никто не горевал. Он был тут, он вызывал у нас улыбки, никто не верил ни единому его слову, а потом его не стало.

* * *

Вскоре после его смерти я зашла в книжный магазин в Генте и стала просматривать старые фотографии. Мне попалась стопка фотографий — все они были в изящных рамках.

— Люди покупают их, — пояснил мне владелец магазина, — именно ради рамок. Но я лично, — сказал он, — нахожу и фотографии очень привлекательными. Очень ностальгическими.

А я обнаружила, что смотрю на свою бабушку, на моих пратеток Нэнси и Салли. Была тут и Мэри-Энн. И высокая и самоуверенная Сара Роуботтом. И Глэдис с королевским шарфом через плечо.

Но это не были выцветшие фотографии. Они были более яркие, с попыткой наложить своего рода золотисто-коричневатую дымку.

— Откуда эти фотографии? — спросила я.

— Я купил их в Англии, — сказал владелец магазина. — В одном доме шла распродажа, и они приглянулись мне.

Что-то было не так с моей бабушкой. Бог мой, на голове у нее была тиара, а на шее, несомненно, орден Золотого Руна — пышное ожерелье, с которого свисала баранья шкура. Так же выглядела и моя пратетка Нэнси. Исчез ее медальон черного дерева, а вместо него красовалась медаль, которую впоследствии определили как орден Черного Орла — прусский орден, даваемый только членам королевских семейств. Мои скромные родственницы — одна за другой — были облагорожены орденами и подвязками, нитками жемчуга (у моей бабушки Генриетты было семь нитей), тиарами с драгоценными камнями. У моего прадяди Джима появился маньчжурский орден Дракона на груди.