Читать книгу - "Игры для мужчин среднего возраста - Иосиф Гольман"

— Как? — воздел руки кверху Ефим Аркадьевич.

— А вот так, — объяснил добрый доктор, дав профессору изрядного пинка. Тот шлепнулся в воду, как трактор с обрыва, и, стеная и фыркая, поплыл против течения.

Потом немного развернулся и, сверкая отмывшимся задом, направился к противоположному берегу, теперь уже напоминая не хряка, а безрогого лося.

Наша река никогда не была широкой, но я забеспокоился и собрался плыть за ним.

— Не боись, — осадил меня Шаман. — Он не хилее тебя будет. Только с пузом.

И точно.

Профессор доплыл до того берега и вернулся. Можно сказать, почти Белоснежкой.

Нет, нельзя сказать. Вряд ли Белоснежка была такой мохноногой. И мохногрудой…

— Вот ты какой, Док, — укорял его на обратном пути профессор. — А ведь клятву Гиппократа давал.

Док хитро посмеивался в усы.

— А ведь раньше ты был другой, Док, — продолжил нытье Береславский. — Раньше ты бы так со мной не поступил. До встречи с ней.

— С кем — с ней? — не понял Док.

— С козой, — объяснил рекламист. — Она взорвала твой мозг и изменила сознание.

— Ну, гад, — только и выдохнул Док.

— А что за коза? — поинтересовался я.

— Док расскажет, — перевел стрелку профессор. — Он по ним специалист.

Однако Док не только не рассказал, но даже показал Ефиму кулак. Я понял, что это у них глубоко личное, и отстал.

А потом все разделились. Стас с Доком и Татьяной Валериановной пошли гулять по деревне. А Шаман взял меня и Береславского и повел…

Вот этого я точно не ожидал.

Он привел чужака — пусть и моего друга — к родовому капищу.

Огромный камень и много маленьких камней. Большой сухой ствол с несколькими ветками, на которых — сотни белых и розовых тряпочек.

Это место точно не для туристов.

Но Шаман никогда и ничего не делает зря.

Мы постояли немного молча. Ефиму ничего не объясняли. Да он и так понял, с уважением отнесшись к чужой святости.

— Так ты думаешь, Ефим Аркадьич, что помогать слабым народам не надо? — спросил дед профессора.

А ведь не присутствовал при наших беседах!

— Помогают больным, — ответил тот. — Чтоб выздоровели.

— А разве мы не болеем? — спросил Шаман.

— Боюсь, что вы не болеете, — вздохнул Ефим. — Боюсь, что вы не соответствуете изменившемуся миру.

— Я тоже этого боюсь, — грустно согласился Шаман.

— Да ты что! — взвился я. Что же, вся моя деятельность никому не нужна? А как же идея с резервацией?

Как оказалось, про резервацию я сказал вслух.

Береславский задумался.

— Резервация как первый шаг, временный, годится. Чтобы просто не потерять этнос. А дальше все равно нужно перестраивать народ к новой жизни. Потому что перестроить мир под старую жизнь не удастся. Ну не захочет твоя Смагина прокуковать в избе всю молодость. Даже рядом с тобой.

— Значит, все-таки помощь? — уточнил Шаман.

— Больному — да, — согласился Ефим. — Если начнет поправляться — пусть пашет сам. Система должна быть самоподпитываемой. И устойчивой к внешним возмущениям.

— А если не начнет поправляться? — спросил я.

— Похоронить, — со вздохом ответил рекламист.

Потом мы еще долго говорили. Особо задели приведенные Береславским примеры «резерваций». Все — фактически из одного времени и даже одного географического места.

Один — нынешняя Палестина. Единственное в мире полугосударственное образование, уже три поколения живущее исключительно подаянием. Кормит — весь мир.

И в абсолютных цифрах, и на душу населения — куча бабок. И — минимум счастья. Даже не счастья, а элементарной жизненной защищенности.

Но и эта вялотекущая и безрадостная жизнедеятельность мгновенно прервется с прерыванием потока помощи.

Второй пример был с кибуцами. Тоже, по сути, резервация: уже не для попрошаек — все трудятся и зарабатывают сами, — но для тех, кто не готов в одиночку биться с окружающей действительностью. Сыты, обуты и дети образованны. Однако количество этих «неготовых» всегда постоянно и не превышает трех-пяти процентов от всего населения. Во все времена.

И третий пример — с самим государством Израиль.

Все начиналось как типичная резервация. Цель — сохранение этноса и его духовности. Сначала в бой пошли идеалисты: они отдавали идее все, часто включая и жизнь. И на этом этапе им требовалась материальная помощь извне.

Но когда задача сохранить — духовность, святыни, генофонд и даже язык (его пришлось реконструировать по священным книгам) — была выполнена, поставили следующую задачу — развить и приумножить.

— А ты считаешь сегодняшний Израиль навеки укоренившимся? — с сомнением спросил я. — При таком-то обилии врагов?

— Ну, больше полувека уже живут. Несмотря ни на что. Но вообще-то навеки или не навеки — уж точно определяют не люди, — улыбнулся профессор. — Просто люди должны делать все от них зависящее, чтобы навеки.

— В общем, начиная со второго варианта сценарий «резервирования» становится перспективным, — подытожил Береславский.

После, уже в избе, Шаман заставил Береславского еще разок обнажить свой немалый торс и даже уложил его на лежанку. Затем тщательно потер ему — повыше брюк, пониже лопаток — какой-то вонючей мазью и пару раз что-то там в спине торкнул. Профессор взвыл, а потом, прислушавшись к себе, разулыбался: то, что гнусно тянуло несколько лет, вдруг ушло бесследно.

— И больше не заболит? — счастливо спросил он.

— Заболит, конечно, — успокоил Шаман. — Ты ж не молодеешь. Пойдешь к хорошему мануальному терапевту. У тебя в поясничном отделе защемление. — Он говорил простыми словами, но я-то знал, что Шаман и с Доком способен пообщаться на одном языке. — И вот тебе еще, — протянул он рекламисту склянку из темного стекла.

— А это зачем?

— Общеукрепляющее, — объяснил дед. — По одной капле в чай. Неделю капаешь, неделю — нет. Три раза в день. Три цикла. Легко запомнить.

— И что будет?

— Надеюсь, что ничего, — усмехнулся Шаман. — А вот без этих капель — будет чего.

— Почему? — напрягся рекламист.

— Потому что не молодеешь, я же сказал. И на стуле целыми днями зад греешь. И на баб расходуешься не по возрасту.

Ефим почтительно и с некоторым смущением слушал Шамана. А потом, как мне показалось, вдруг с ужасом представил, как если бы его Наташка обладала такими же способностями. Спина бы у него, конечно, не болела. Но…

Уезжали — уже начало темнеть. На прощание Шаман удивил меня еще раз. Он подарил Ефиму амулет — маленький многоугольник из вылежанной в реке лиственницы. На нем непонятным образом был искусно выведен наш орнамент. Непонятным — потому что я сам пытался резать ножом вымоченную древесину. И топором — тоже бесполезно. Но как-то дед это делает. На то и Шаман.