Читать книгу - "Театр Шаббата - Филип Рот"

— Действительно приходилось? Они ведь все это говорят. Это же самая простая история, она сразу объясняет всё. Фирменное блюдо. Люди даже в газетах каждый день читают гораздо более каверзные истории, и вот им предлагают эту версию их собственной жизни — и они ее с радостью принимают. В рамках проекта «Воля к выздоровлению» меня три недели старались «уложить в постель» с моим отцом. Все беды либо от прозака, либо от инцеста. Скучные разговоры. Этот фальшивый самоанализ. Все это само по себе способно довести до самоубийства. Ваша жена — одна из двоих или троих, кого я вообще могу слушать. По сравнению с другими она мыслит даже изящно. У нее есть страстное желание осознать свои потери. Она не боится копать вглубь. Но вы, разумеется, никакой пользы не видите в этих попытках вернуться к истокам.

— Да? Я как-то не задумывался.

— Понимаете, они пытаются противостоять всему этому ужасу, будучи душевно девственными, противостоять тому, что за пределами их понимания, вот они и городят всякую чушь, которая действительно не что иное, как рефлексия. Но в вашей жене и в самом деле есть нечто героическое. В том, как она мужественно переносит мучительное лечение. В ней такая целеустремленность, такая зрелость — во мне этого нет, я уверена: бегает, собирает черепки прошлого, воюет со старыми письмами своего отца…

— Не останавливайтесь. Вы мыслите все красивее и красивее.

— Послушайте, она алкоголичка, алкоголики доводят людей до безумия, и для мужа такая жена — безусловно, крест. И это понятно. Она ведет борьбу, которую вы заранее презираете как нечто недостаточно тонкое и мудрое. У нее нет вашего ума и так далее, так что она даже не может, как вы, вооружиться всепроникающим цинизмом. Но ей присуще благородство в той мере, в какой оно может быть присуще человеку с ее уровнем воображения.

— Откуда вы это знаете?

— Я не знаю. Просто прихожу к такому заключению. Думаю и придумываю. Разве не все так делают?

— Итак, героизм и благородство Розеанны.

— Я хочу сказать только, что она действительно перенесла огромное потрясение, она заслужила это свое право на боль. Она эту боль честно унаследовала.

— Как это?

— Самоубийство ее отца. То, как он мучил ее. Как он пытался стать главным в ее жизни. А потом покончил самоубийством. Это его страшная месть ей за то, что она попыталась отстоять свою жизнь. Сильнейший удар для молодой девушки. Врагу не пожелаешь.

— Так вы верите, что он ее трахал, или нет?

— Не верю. Не верю. Потому что этого и не требовалось. Ей и так хватило. Речь ведь о маленькой девочке и ее отце. Маленькие девочки любят своих отцов. Вот и все, что нужно. Достаточно было просто соблазнять ее. До конца соблазнить не обязательно. Возможно, он убил себя не потому, что они довели это до конца, а потому, что не довели. Многим самоубийцам, таким мрачным типам с вечным навязчивым чувством вины, кажется, что их близким будет лучше без них.

— Вы тоже так думали, Мэдлин?

— Не-а. Я думала, что мне могло бы быть лучше без моих близких.

— Если вы все это знаете, — сказал Шаббат, — или знаете достаточно, чтобы прийти к этому, почему вы здесь?

— Я здесь именно потому, что я все это знаю. Угадайте, что я сейчас читаю? Психоаналитика Эрика Эриксона. Теория и стадии развития личности. Я сейчас на стадии «интимность — изоляция», и если я правильно понимаю, не спешу из нее выходить. Вы на стадии «генеративность — застой», но довольно быстро движетесь к стадии «целостность — отчаяние».

— Генеративность? У меня нет детей. Чего-чего, а этого я на свет не произвел.

— Возможно, вы испытаете облегчение, узнав, что у бездетных стадия «генеративность — застой» может реализовываться через альтруистические поступки.

— Вряд ли это мой случай. А что там, говорите, у меня впереди?

— «Целостность — отчаяние».

— Ну и как у меня дела, исходя из того, что вы прочли?

— Ну, это зависит от того, считаем ли мы, что жизнь — это вообще стоящее дело, что она вообще сколько-нибудь значительна и… целесообразна, — она рассмеялась.

Шаббат тоже засмеялся:

— Что такого смешного в слове «целесообразна», Мэдлин?

— Да, вы умеете задавать вопросы.

— Ага, и просто удивительно, какие ответы можно получить, задав их.

— В любом случае, мне-то нечего беспокоиться о генеративности. Я же вам сказала: я на стадии «интимность — изоляция».

— Ну и как оно вам?

— Что до интимности, тут мои успехи сомнительны.

— А как насчет изоляции?

— Я так понимаю, что доктор Эриксон считает «интимность» и «изоляцию» полярными противоположностями. Так что если ты не преуспел в одном, значит, в другом результаты у тебя должны быть приличные.

— И как? Приличные?

— Ну, разве что на уровне романтических мечтаний. Пока я не прочитала доктора Эриксона, я не понимала, что является для меня «целью развития», — сказала она и снова рассмеялась. — По-моему, я ее не достигла.

— Так какая же у вас цель развития?

— Я полагаю, скромные стабильные отношения с мужчиной и удовлетворение всех его гадских потребностей.

— И когда у вас это было в последний раз?

— Семь лет назад. Нет, это не было космическим провалом. Я не могу объективно судить о том, насколько мне следует жалеть себя в данном случае. Я не считаю, как другие люди, свое существование настоящим. Мне кажется, что все это игра.

— Так и есть.

— И все-таки во мне отсутствует какое-то звено, нечто базовое, фундаментальное, что есть в других людях. Моя жизнь никогда не казалась мне реальной.

— Я хотел бы увидеть вас снова, — сказал Шаббат.

— Итак, вы все-таки заигрываете со мной. Я подозревала, но не могла поверить. Вас всегда привлекают ущербные женщины?

— Я никогда не знал, что бывают другие.

— Ущербная — это даже хуже, чем чокнутая, правда?

— Думаю, что ущербной вы прозвали себя сами.

— Да какая разница! Вы вообще рискуете, разговаривая со мной. В школе меня называли «стукнутая».

— Стукнутая?

— Ну, вроде придурковатая. Спросите у господина Кестермана, моего учителя математики. Он вам скажет. Всегда приходила с урока по кулинарии вся в муке.

— Я никогда не спал с женщиной, которая пыталась покончить с собой.

— Так попробуйте с женой.

— Это значило бы быть слишком стукнутым.

Теперь она смеялась лукавым смехом, очаровательно и удивленно. Чудесная девушка, и какой бы юной она ни казалась, но эмоциональностью была наделена вовсе не девической. Авантюрный склад ума в сочетании с драгоценной интуицией, которую не смогли уничтожить даже страдания. Мэдлин производила впечатление способной и восприимчивой первоклассницы, постигающей алфавит в школе, где вместо букваря — Книга Экклезиаста: жизнь — тщета, страшный эксперимент, поставленный на людях, но сейчас важно не это, а научиться читать. Насколько шатко ее самообладание, было очень хорошо заметно. Нет, ее стержень — не самообладание и не другие всем заметные черты. Возможно, это ее способность к суждениям отстраненным, к ней самой вроде бы не относящимся, которая и привлекала его в ней. Ей отказано в большой груди и лице взрослой женщины, но взамен дан эротичный ум, — или, по крайней мере, таким он казался чуткому ко всем раздражителям Шаббату. Чувственность, которой дышали все ее рассуждения, возродила его надежды на эрекцию.