Читать книгу - "Факультет патологии - Александр Минчин"

Но они отвечают мне, не девочке:

— Парень, у тебя закурить найдется? — голос вежливый, иначе не дал бы.

Я достаю пачку и протягиваю ее левой рукой, чтобы правая была свободна. Он берет одну.

— А для ребят?

Я киваю. Он берет еще две.

— У-у, фирменные, можно еще взять?

— Как тебе хочется.

И я как бы отодвигаю Наташу чуть-чуть назад, за себя, правой рукой.

— Ну, ладно, не буду тебя грабить, понимаю — дорого стоят, итак, три взял.

И они расступаются. Я беру ее за руку и провожу между ними, как бы прикрывая, и сзади чувствую это вечное проклятое беззащитное место — спина, и ее оголенность.

Мы проходим между ними и не ступаем двух шагов, как я слышу:

— Парень!

— Иди вперед, — резко тихо говорю я, — и не оборачивайся.

Я поворачиваюсь.

— Спасибо большое… за сигареты.

— Пожалуйста, — выдыхаю я.

Она стоит и не двигается, а только смотрит на меня.

Мы опять идем.

— Я что, Наташа, непонятно сказал идти вперед и не оглядываться?

— А ты считаешь, что ты всегда прав? — шутит она.

И тут я взрываюсь:

— Ну, позволь мне хотя бы в этом делать так, как я считаю, — и не вмешивайся в дела, которые я знаю, как кончаются и что случается, а ты — нет, ясно?!

— Хорошо, хорошо, Саша, только не кричи, успокойся. Ведь ничего не случилось.

— Но в следующий раз, когда я говорю, — надо делать! — (Или тебе приятно было смотреть, как меня раком ставили бы и отделывали.)

Она целует меня, я успокаиваюсь. Я перенапрягся. Я же понимаю, что просто так ребята не останавливают — закурить.

— Ничего не случилось только потому, что я трусливый и сделал все, как мальчики хотели.

— Да, только глаза у тебя сузились, как у ненормального. Я думала, сейчас не сдержишься и…

— Как же ты это в темноте заметила? — улыбаюсь я, успокоившись.

— Я наблюдательная. У тебя учусь. Хорошо, что ты сдержался, они всегда с ножами ходят…

С ножами, Господи, если б кто знал, через сколько я ножей прошел, от подбородка до колена.

— А ты всегда такая смелая? «В чем дело, мальчики», — мне это обалденно понравилось. Вот, думаю, есть девочка, которая защитит меня, заступится.

— Нет, я не такая смелая, но ведь нужно же было что-то сказать, чтобы показать, что их не боятся.

Как будто бы это кого-нибудь волновало.

— Ты мое солнышко… — я впервые называю ее так.

— Это правда?..

— Нет… просто ты мне нравишься. Мы горячо целуемся.

— Наташ, что это сладкое у тебя на губах?

— Гигиеническая помада, специальная.

— Я не знал, что ты губы красишь.

— Обычно нет, но после твоего поцелуя…

Я смеюсь и понимаю теперь, что она мне тогда показывала.

Мы идем по площади Киевского вокзала, а я решаю философскую дилемму материального сознания следующего плана: сколько мне мама могла положить в карман; есть бумажки рубль, три, пять, десять и так далее. Рубль она, конечно, не положила, даже если и три, то на два счетчика хватит, хотя в центр могут и без этого повезти, а пять — уж тем более достаточно. А если она брала у отца (такой возможности не отрицаю я), то у того только пятерки и десятки, он другие купюры не любит. В любом случае — получается, думаю, направляясь к стоянке такси.

Но не могу же я при ней вытащить бумажку и смотреть: сколько денег у меня.

Мы садимся в такси и целуемся до горячести в голове. По крайней мере, моей… Она изумительно целовалась… вернее — целовала меня.

Такси останавливается у моего дома.

— Мне выйти или я могу наблюдать, как ты будешь расплачиваться?

Щелкает счетчик под рукой таксиста.

— Как ты заметила? — удивительно.

— Я же сказала, что учусь наблюдательности у тебя. Мне это нравится.

Я лезу в карман, и мне становится нехорошо: в кармане ничего совершенно нет, там пусто.

— Что случилось, Саша?

— Наташ, я, кажется… — У меня не поворачивается язык, неужели ж я потерял, вот идиот, в двадцать один год не научился не терять деньги. Но где?! Так, мама мне засунула правой рукой в левый карман пиджака, он накладной…

И тут до меня доходит: ребята. Она стояла справа, а двое слева и один отвлекал сигаретами.

Пиджак был расстегнут, не касался, я не почувствовал, — хорошо, я бы сказал, классно!

Я сижу и размышляю, виртуозно сработано: я люблю искусство, любое.

— Саша?

— Да, Наташ. Я… ты мне можешь занять?

— Какие ты слова говоришь! — Она быстро достает из сумочки из кошелька несколько сложенных красных десяток и, не глядя, протягивает ему одну из них. Мне нравится, как она это делает.

Он мнется, он ожидает, — таксисты никогда не мнутся, — и держит десятку в руке.

— Возьмите половину.

Я раскрываю рот, а она говорит:

— Этого достаточно?

— Нет, это больше чем достаточно, три рубля хватит. Мы договаривались с молодым человеком на два счетчика.

Обалденный таксист. До чего ж мне перед ней неудобно, я, по-моему, весь гранатовый от стыда.

Она берет сдачу у ненормального таксиста, и мы выходим. То ли она так красива, что даже им нравится, так как общеизвестно, для таксиста нет ни святого, ни матери, ни женщины, а только три рубля.

— Ты потерял что-то, да? Ты расстроился?

— Нет, я не расстроился. И не потерял, кажется.

Я рассказываю ей, и мы смеемся.

Я вхожу в квартиру и включаю свет. Она просит меня отвернуться и раздевается. Я еще раз, на всякий случай, заглядываю в пустой карман: не показалось ли. Но плохое никогда не кажется — оно всегда реально.

И вдруг раздается звонок, звенящий так, что у меня чуть не начинается тик левого глаза.

Я снимаю трубку и молюсь Богу, что соседей нет до понедельника.

— Санечка, это я, — это мама.

— Мама, что случилось?!

— Я думала, это важно, и она будет искать.

— Что искать, кто она?

— Наташа забыла в ванной флакон очень дорогих французских духов, а я знаю, сколько они стоят, и боялась, что она будет переживать.

— Не будет, я заберу как-нибудь. Это все?

— Нет, и еще, что странно, он запечатанный. Как же она тогда ими пользовалась?