Читать книгу - "Лев Африканский - Амин Маалуф"

Я пытался представить себе ее, ее волосы, голос, стан, обдумывал, на каком языке заговорю с ней и какими будут мои первые слова. Пытался я и разгадать, что говорилось Львом X и его кузеном до того, как я появился. Папа, наверное, узнал, что кардинал включил в свою многочисленную свиту юную и хорошенькую девицу, и, боясь нового скандала, приказал ему отделаться от нее быстро и добропорядочным образом, чтобы никто не смог заявить, что у кардинала Джулио порочные намерения в отношении нее; внешне все выглядело так, будто единственной заботой Папы было подыскать жену для своего дорогого Льва Африканца!

Один знакомый священник по выходе из часовни подтвердил мои предположения: Маддалена долгое время жила в монастыре. В одно из своих посещений монастыря кардинал заметил ее и увез. Это вызвало бурю возмущения, жалоба достигла ушей Льва X, который повел себя как глава Церкви и клана Медичи.

Я думал, что теперь владею истиной, тогда как на самом деле это была лишь ее крохотная часть.

* * *

— Правда ли, что ты, как и я, из Гранады? И, как и я, обращенный?

Я переоценил свои силы и невозмутимость. Когда она медленным шагом вступила в небольшую гостиную, куда меня привел кардинал, у меня пропало какое-либо желание расспрашивать ее из страха, как бы она не отказалась от меня. Отныне для меня истиной о Маддалене была сама Маддалена. Мной владело лишь одно желание — вечно созерцать ее, то, как она движется, как меняется ее лицо. По части томности она могла дать фору всем римлянкам: томная походка, томные голос, взгляд, который к тому же был таким победным и одновременно выражал ее готовность к испытаниям. Волосы ее были того глубокого черного цвета, который встречается лишь в Андалузии, — сплав свежести и выжженной солнцем земли. В ожидании той минуты, когда она станет моей женой, она уже была мне сестрой; ее дыхание было мне знакомо.

Еще не успев сесть, она принялась рассказывать о своей жизни, все без утайки. Я получил ответы на все те вопросы, которые отказывался задавать ей. Ее дед принадлежал к обедневшей и впавшей в забвение ветви знатной еврейской семьи — Абрабанелей. Скромный кузнец в предместье Надж на южной окраине моего родного города, он совершенно не сознавал опасности, грозившей его близким, до тех пор, пока не был обнародован указ об изгнании евреев. Покинув родные места со своими шестью детьми и обосновавшись в Тетуане, он оказался на грани нищеты; единственной его радостью было видеть, как сыновья набираются ума, а дочери наливаются красотой. Одной из них и предстояло стать матерью conversa.

— Родители решили переселиться в Феррару, где у нас была богатая родня. Но на судне, на котором мы плыли, началась чума и стала косить всех подряд, и членов экипажа, и пассажиров. Когда мы подошли к Пизе, я осталась одна-одинешенька. Ни отца, ни матери, ни младшего брата. Мне было восемь лет. Приютила меня одна пожилая монашенка, увезла с собой в монастырь, в котором была настоятельницей, крестила, дав мне новое имя Маддалена. Отец же нарек меня Юдифью. Несмотря на горечь от потери близких, я остерегалась клясть судьбу, поскольку хорошо питалась, училась чтению и не получала ни одного незаслуженного удара хлыстом. Так продолжалось до тех пор, пока не скончалась моя благодетельница. Та же, что ее заменила на посту настоятельницы, была внебрачной дочерью одного испанского гранда: ее отправили в монастырь во имя искупления грехов и потому она видела в нем лишь чистилище как для себя, так и для всех остальных находившихся там. Она была полновластной хозяйкой этой прекрасной обители, раздавала милости и наказания. Ни к кому она не относилась так скверно, как ко мне. За семь истекших лет я стала одной из самых ревностных католичек, но для нее по-прежнему оставалась обращенной — conversa, с нечистой кровью, одно присутствие которой в монастыре было способно навлечь на него худшие проклятия. Под градом оскорблений, незаслуженно валившихся на меня, я почувствовала, как возвращаюсь к своей первоначальной вере. Свинина стала вызывать у меня приступ тошноты, ночи стали мучительны. Я уже строила планы побега. Моя единственная попытка бежать закончилась плачевно. Я никогда не умела быстро бегать, да еще в монашеском платье. Садовник догнал меня и привел обратно, заломив руку, как воровке кур. Меня до крови отстегали и бросили в карцер.

Следы побоев и впрямь остались на ее теле, впрочем, ничуть не портя его совершенной красоты.

— Когда две недели спустя мне позволили выйти, я решила вести себя иначе: выказывала глубокое раскаяние, рвение к молитвам, послушание, нечувствительность к унижениям. А сама затаилась и ждала своего часа. И он настал с приездом кардинала Джулио. Настоятельница была вынуждена принять его с почестями, хотя, будь ее воля, с удовольствием отправила бы его на костер. Порой она заставляла нас молиться за раскаяние князей Церкви и без устали бичевала «распутную жизнь Медичи», не на людях, конечно, а в присутствии некоторых своих приближенных монахинь. Те пороки, в которых она обвиняла кардинала Джулио, как раз и внушили мне веру в него, в то, что он мне поможет.

Я решил похвалить ее:

— Добродетель становится извращенной, если не смягчается некоторыми отступлениями, а вера легко становится жестокой, если ей не сопутствует некоторое сомнение.

Маддалена слегка дотронулась до моего плеча в знак доверия, после чего продолжила рассказ:

— Когда прелат появился в монастыре, мы все выстроились в ряд, чтобы приложиться к его руке. Я еле дождалась своей очереди. Мой план был готов. Кардинал величественным жестом протянул мне руку в перстнях. Я взяла его пальцы и пожала их чуть сильнее и чуть дольше положенного. Этого было достаточно, чтобы он обратил на меня внимание. Я подняла голову, чтобы он мог разглядеть меня. «Мне необходимо исповедаться». Я произнесла это громко, чтобы просьба была официальной, чтобы ее услышала как настоятельница, так и его свита. Настоятельница тут же ласково прощебетала: «Идите, милочка, вы докучаете Его Преосвященству, да и ваши сестры ждут». Он был в замешательстве. Мой взгляд молил, я затаила дыхание. Неужто мне будет протянута спасительная рука? «Ждите меня здесь! Я вас исповедаю», — произнес наконец кардинал. По моему лицу заструились слезы, выдавая мою радость. Но стоило мне преклонить колени в исповедальне, мой голос вновь обрел силу и я выговорила все, что накопилось у меня на душе. Кардинал молча выслушал мой долгий крик о помощи, изредка покачивая головой в знак того, что я могу продолжать. «Дочь моя, — сказал он, когда я смолкла, — не думаю, что монастырская жизнь для вас». Я была спасена.

Слезы вновь потекли у нее по щекам, я накрыл ее руку своей и с чувством сжал ее, когда же она заговорила вновь, отдернул руку.

— Кардинал увез меня в Рим. Тому уж месяц. Настоятельница не отпускала меня, но мой покровитель не обращал на нее внимания. Чтобы отомстить, она стала возводить на него клевету, пожаловалась испанским кардиналам, которые и обратились к Папе. Против Его Преосвященства и меня были измыслены худшие обвинения…

Не выдержав, я вскочил. Я не желал слышать ни единого слова клеветы в ее адрес, даже из ее собственных неподражаемых уст. Чего я страшился избежать таким образом — истины или лжи? Трудно сказать. Отныне в счет шла лишь любовь, зародившаяся в моем сердце и в сердце conversa. Когда она поднялась, чтобы попрощаться со мной, в ее глазах промелькнуло беспокойство. Мой поспешный отказ выслушать рассказ о том, что было дальше, напугал ее.