Читать книгу - "Любожид - Эдуард Тополь"

– Вы за всех не говорите! – вдруг повернулся к нему кинооператор. – Тоже проповедник нашелся! Скажи прямо, что кишка тонка ехать в Штаты. Или просто бездарь!

– Матвей, ну что ты связываешься! Перестань! – Блондинка приобняла его.

– Нет, ну меня бесят такие! – сказал он ей. – Сам едет в Израиль, чтобы сесть на шею «Сохнуту». Так уж стоял бы заткнувшись! Нет, разводит тут про десять заповедей! «Врать» – «не врать»! А они там, в Израиле, годами вынуждены содержать таких тунеядцев!

– Евреи, ша! – сказал Буини. – Мы еще не на Западе.

– Я, между прочим, еду в кибуц «Звезда Давида», – заметил Коган.

Неле очень хотелось узнать, какого возраста у этого Когана дети и что он знает об израильских школах и кибуцах. Информация об Израиле, которая циркулировала среди московских евреев, была полярной – одни, как этот Коган, утверждали, что в Израиле настоящий рай, особенно для детей. А другие презрительно говорили, что все письма, которые приходят из Израиля, написаны под диктовку агентства «Сохнут», чтобы заманить евреев в Израиль, потому что Израилю нужны солдаты на пушечное мясо. Мол, за каждые десять писем, захваливающих Израиль, «Сохнут» дает эмигрантам продовольственные купоны, а тех, кто такие письма не пишет, вообще снимают с пособия. А правдивые письма про мытарства эмигрантов израильская цензура не пропускает – «вы же представляете, какая там цензура, если эта страна воюет».

Но если этот Коган так уверенно везет в Израиль своих детей, то, может быть, у него есть какие-то доказательства, что разговоры об израильском рае – не просто пропаганда. И вообще, если честно, Неле явно нравился этот голубоглазый Коган с его идеей очиститься от советского вранья и гнили. Но ей показалось неудобным вот так открыто, при людях, проявлять к нему интерес. К нему и к Израилю.

– И вы ни о чем не жалейте! – сказал Коган Григорию Буини. – Вы уже все равно перерисовали всех русских писателей. Может быть, вам теперь назначено иллюстрировать Бялика и Шолома Аша.

– Может быть… – задумчиво сказал Буини. – Может быть…

Во избежание подкупа евреями членов оценочной комиссии они сидели все вмеcте в просторном зале с колоннами и сводчатыми потолками, украшенными высохшими разводами дождевых потеков. На фоне этих колонн, старинных витражей на окнах и частично сохранившейся золотой росписи на стенах дико выглядели разномастные обшарпанные канцелярские столы и стулья, которыми был уставлен зал. На этих столах члены комиссии рассматривали картины, музыкальные инструменты и прочие предметы искусства, предъявляемые эмигрантами к вывозу. Негромко совещались между собой, с помощью лупы и сильных настольных ламп искали печати на серебре, вазах и старинных самоварах или автографы на картинах, спорили с художниками или – точнее – художники пытались спорить с членами комиссии. И тут же, на каждом столе, перед каждым инспектором лежали мотки тонкой проволоки, баночки со свинцовыми пломбами и щипцы-пломбиры. Те предметы, которые комиссия разрешала к вывозу, подвергались после оплаты пошлины опломбированию: картины, грифы скрипок и даже смычки обвивали проволочными колечками и вешали на них пломбочки. Как маленькие кандалы.

Неле выпало предъявить свою скрипочку инспекторше по фамилии Собачникова, которая сидела в глубине зала, у дальнего окна. Это была пожилая дама с перманентом и ярко накрашенными губами. Стула для посетителей перед ее столом не было, как, собственно, и перед всеми остальными столами. Открыв скрипичный футляр, Неля вытащила завернутую в кусок черного бархата дочкину скрипку и смычок, положила на стол. Рядом разложила, как тут требовалось, их фотографии. На фотографиях и скрипка, и смычок были сняты «и в фас, и в профиль» на манер фотографии уголовных преступников. Когда Неля объясняла своей дочке эту процедуру вывоза скрипки, Борька, младший сын, сказал: «А на меня тоже пломбочку оденут?»

Но инспектор Собачникова даже не стала смотреть фотографии. Она глянула на скрипку и сказала сразу:

– Эта скрипка вывозу не подлежит.

– Почему? – испугалась Неля.

– Это итальянская скрипка.

– Да. Но это же не Страдивари. Это детская скрипка…

– Я вам русским языком сказала: эта скрипка невывозная. Можете идти.

– Но как же так? У меня же ребенок… Как же она поедет без скрипки? – Неля даже представить себе не могла, как она скажет дочке оставить скрипку. Пока они доедут до Америки, пока заработают на новую скрипку! Нет, это немыслимо, скрипач не может делать такие перерывы в учебе, Ксеня потеряет все: постановку руки, беглость пальцев… Неля, пошатнувшись, оперлась двумя руками на стол и сказала негромко: – Товарищ инспектор, ну пожалуйста! У вас есть дети? Я вас умоляю! Я же не беру рояль! Только скрипку, ребенку! Я заплачу пошлину…

– Вы что – уже не понимаете по-русски? – сказала инспектор Собачникова. – Во-первых, мы вам уже не товарищи. Во-вторых, мои дети не имеют ничего общего с вашими. А в-третьих, эта скрипка – ценность культуры. Зачем государству брать у вас бумажные рубли за итальянскую скрипку, если оно эти рубли само может напечатать сколько угодно! А вот итальянскую скрипку мы напечатать не можем. Купите своему вундеркинду советскую скрипку и езжайте! Вы поняли?

Неля посмотрела в глаза этой откровенной даме. Да, теперь и здесь они уже не стесняются говорить то, что думают. И даже бравируют своей откровенностью. Скрипки советского производства звучат, как бочки, и эта образованная министерская стерва знает это не хуже Нели. Но что же делать? В глазах этой ревнительницы советской культуры не было ничего, кроме откровенной насмешки.

«Только не разревись перед этой сукой! – сказала себе Неля и, сдерживая слезы бессилия, неверными руками завернула скрипку в бархат, положила ее и смычок в футляр, закрыла замки и пошла прочь. – Никогда и никто, – подумала она, – не сможет объяснить там, на Западе, отчего мы уезжаем, бросая свои квартиры, холодильники, машины и скрипки…»

– Эй! Вы фото забыли! – сказала ей вслед инспектор Собачникова.

Неля вышла из зала на резкое солнце и встретила нетерпеливые, вопрошающие глаза очереди. Среди этих глаз только голубые глаза Когана и карие глаза Буини смотрели на нее с участием.

«Нет, – подумала снова Неля, – никаких рукописей Лева не повезет с собой в багаже. Только через мой труп!»