Читать книгу - "Труба и другие лабиринты - Валерий Хазин"

С тех пор всякий критянин, пожелавший переменить участь, должен был одолеть письмена и пройти Лабиринт, где имелся один вход и четыре выхода. Первый уводил далеко за пределы дворца и города к берегу моря: тому, кто оказывался там, никогда больше не суждено было вступить в ворота Кносса. Попадавшие через второй выход в галереи мастерских становились ремесленниками. Вышедшего в хранилище печатей ожидала служба писца. Тот же, кому удавалось добраться до зала Семи Колонн и Скамей возле Срединного Двора, получал иное имя и звание жреца.

Новая слава Кносса, словно ветер, разнеслась по островам и землям. Лабиринт начал сниться чужестранцам на языках их молитв. Он сулил очищение или верный оракул. Вожди племен и цари городов приставали в дворцовой гавани на своих кораблях: они платили огромную мзду, чтобы испытать судьбу и войти в Лабиринт.

Дедал не знал дней более счастливых. Он уже был начальником царских писцов, он успел переложить своими письменами половину притч и сказаний Крита, он стал главным хранителем кистей и свитков, привозимых теперь, по приказу Миноса, из страны Та-Кемет, – когда на остров прибыл Тесей.

Он явился в Кносс, подобно прочим, снедаемый завистью и любопытством, а вовсе не затем, чтобы избавить кого-то от выдуманной дани. Ваше предание не говорит правды, но в одном не ошибается: пока Тесей развлекался играми, ожидая очереди в гостином дворе при таможне, в него влюбилась Ариадна, вторая дочь Миноса Астериона. Поддавшись уговорам любимицы, Дедал научил ее, как пройти лабиринт и вернуться к его началу с помощью танца журавля и мотка ниток. В обмен на обещание увезти ее с собой, Ариадна рассказала об этом Тесею и подарила ему клубок. Так Тесей стал единственным из чужестранцев, кому удалось обойти лабиринт и незамеченным выйти там, где не выходил никто. Когда, убегая из Кносса в ночи, он признался потом Ариадне, что совершил еще одно кощунство и убил кого-то прямо в святилище, – она едва ли расслышала, потому что из темноты доносился уже плеск волн и скрип его корабля.

Лгут те, кто утверждает, будто в наказание Минос заточил Дедала и Икара в Лабиринте. Что толку запирать в нем того, у кого Лабиринт помещается в голове? Лгут и другие, рассказывающие – ты знаешь – выдумки о крыльях, якобы изготовленных Дедалом из перьев совы, о полете двух беглецов над морем, о растопившемся воске, опавших крыльях и падении обманутого высотой Икара.

Было же так. Опасаясь царского гнева, Дедал, в самом деле, задумал побег. Но он никогда не выходил в море, и ему нужно было разведать пути. В благодарность за труды и дни, отданные Кноссу, он давно получил от жены Миноса Пасифаи подарок – настой того же корня, что давала мне царица Кирка. Дедал напоил настоем Икара, чтобы тот стал недвижим, а взор и слух его смогли облететь залив и прибрежные воды. Но Икар был тогда ритуально нечист: ни слух, ни взор не вернулись к нему, и он уже больше не открывал глаз, а потом и перестал дышать. Вот почему говорят, что Икар вознесся над водою, но не опустился на сушу. Дедал покинул остров один, подкупив каких-то рыбаков, и вскоре нашел приют в городе Камик у царя Кокала.

Между тем Минос Астерион собрал корабли и отплыл на поиски Дедала – то ли с тем, чтобы вернуть мастера, то ли желая ему отомстить. Он объезжал остров за островом и предлагал большую награду всякому, кто сумеет продеть нить в крученую раковину. Когда Минос прибыл в Камик, принимавший его Кокал похвастался, что распутает загадку, и отправился к Дедалу. Дедал же привязал нить к муравью, запустил его в раковину, и тот выполз из нее, протянув нить насквозь. Увидав раковину, нанизанную на нить, Минос тотчас догадался, что где-то во дворце Кокала скрывается Дедал, и потребовал выдать его. Тогда Дедал уговорил своего нового покровителя не ссориться с Миносом, но, устроив пир, задержать его. После пира Кокал проводил гостя в купальни, построенные все тем же Дедалом; и когда Минос задремал в благовонной воде, рабы спустили по желобам расплавленную смолу. Некоторые уверяют, правда, что вылили не смолу, а отраву, поскольку повелитель Кносса задохнулся в ядовитом пару, и слуги получили потом его тело белым и невредимым.

По смерти Астериона последний из живых его сыновей, Катрей, получил трон и звание Миноса, но жизнь Кносского дворца расстроилась, и его царствование было коротким.

Престарелый Дедал еще долго служил у Кокала. Он уже почти ничего не делал своими руками, а завел себе третьего ученика, критянина по имени Киркин. Так как сон давно оставил Дедала, он учил Киркина днем и ночью, а вечерами сидел неподвижно на крытой террасе дворца и слушал ветер, наполнявший залив, словно медную чашу, текучим мерцанием наплывавших с Крита сумерек.

Кокал же, мучимый завистью к славе Кносса, задумал построить в Камике собственный Лабиринт. Желая превзойти учителя, Киркин возглавил работы, и вскоре соорудил меж скал святилище вдвое больше и глубже знаменитого творения Дедала. Надо ли говорить, что одряхлевший мастер стал первым, кто переступил – по смиренной просьбе Киркина – порог нового Лабиринта?

Дедал, конечно же, обошел его целиком и сделал это много быстрее, чем ожидали гордый Киркин и довольный Кокал, но, когда его встретили с почтением в темном привратии, оказалось, что сам он вышел, а память и речь его остались в Лабиринте: он залепетал, точно ребенок.

Разгневанный Кокал, понимая, что теперь никто не захочет войти в святилище, приказал засыпать его, а Киркина с женой изгнал с острова. На другой день, на корме корабля, у Киркина родился сын, которого назвали Ментором.

Теперь никто из вас не вспомнит ни дня, ни стражи, когда Ментор, уже состарившийся от странствий, ступил на берег Итаки. Ему поручили детей и жриц, но разве кто-нибудь сделал хотя бы шаг, чтобы одолеть пляску журавля? Кто-нибудь догадался возблагодарить ветер или опустить ладони в поток, пригнавший его к острову?

А ведь и ты, Телемах, – не будь все вы столь нетерпеливы, – еще тогда узнал бы от наставника, что воину и мореходу дано испытать лишь одну перемену: то плащ его становится парусом, то парус – плащом. Что в руках у него не остается ничего своего, а за спиной – только чужое: чужая кровь, чужие города, чужое богатство. Что и после возвращения в глазах его стоит море, в ушах – шелест волн, во рту – привкус соли.

Быть может, – если б ты захотел слушать Ментора, – тебе открылись бы пути совсем других превращений. Ты увидел бы, что, раз вступив в их череду, нельзя вернуться в начальный облик прежним, подобно тому, как вошедший в Лабиринт никогда не выходит из него таким, каким был, а дерзнувший слагать письмена всегда завершает свои блуждания иным.

Ты смог бы подарить наконец своей Итаке то, что дороже городов и рабынь длинноязыких, – то, что не смывает ни море, ни ветер, но остается в глазах, в ушах и во рту у каждого даже тогда, когда кончается свиток.

Кончается свиток.