Читать книгу - "Антиквар - Марина Юденич"

Больная просит, требует… Возможно, генерал Щербаков был той самой «птицей», навещавшей твоего отца.

Если так, ему можно только посочувствовать — партизан сделал все, чтобы законным способом добыть «игрушку» для умирающей жены. Не вышло.

— И у тебя не вышло.

— Что такое?

— Генерал Щербаков не мог быть «птицей». Помнишь, старуха говорила тебе: отец был уверен — «птица» на самом деле может невозможное. Такая всемогущая «птица». А генерал Щербаков — почти в опале. Преподает в академии. Откуда ж у него доступ к запасникам Эрмитажа и Гохрана?

— А он врал с отчаяния.

— Он-то, может, и врал. Но отец его вранью не поверил бы. Ни за что. Слишком хорошо разбирался в людях, к тому же прекрасно знал «who is who» на имперском Олимпе.

— Ладно. Будем считать это первым черным шаром против новой версии. Неизвестная «птица» в нее не вписывается. Кстати, а ты не допускаешь мысли, что «птица» — сама по себе, а номенклатурный мальчик — сам?

— Допустить, конечно, можно. Но уж больно странное совпадение. Ладно. Давай дальше.

— Дальше, собственно, близится финал. Наблюдая за страданиями любимой девушки, кремлевский отпрыск готов решить вопрос любой ценой. Долго шляется под окнами вашей квартиры, понимает в конце концов, что одному не справиться. Где-то — это, конечно, вопрос, где и как, — однако ж находит сообщников. Настоящих уголовников. Выступая, таким образом, в качестве наводчика. За труды просит только портрет. И получает его, как известно. Остальное кануло вместе с двумя громилами. Все. Финал. То есть не все, конечно, — угроза разоблачения, еще страшней, надо думать, гнев родителя. Нервишки сдали, заперся, застрелился. Теперь — все.

— Однако опять же все — на момент убийства родителей. А дальше?

— Дальше… Щербаковы, понятное дело, затаились.

Вернуть портрет — оказаться замешанными в истории с убийством и грабежом. Невозможно. Тут умирает больная мать — если помнишь, она скончалась тоже в 1978-м — похороны, всем не до портрета. Потом проходит время и как-то все забывается. Живут тихо, как мыши, два одиноких напуганных человека. Галина Сергеевна даже замуж ни разу не сходила — это, к слову, в подтверждение моей версии о любви. Потом умирает генерал. Потом она узнает, что больна.

Тогда-то, возможно, — прости уж за банальность! — заговорила совесть. Перед вечностью, надо думать, все видится иначе. Да и чего ей теперь бояться? Словом, она решает возвратить тебе портрет. И возвращает. Но тут…

— Туг у тебя, любимая, возникает солидная неувязка. Потому что, с одной стороны, выходит, что у Галины Сергеевны заговорила совесть и она отдала портрет.

С другой же — ей зачем-то потребовался липовый дневник, в котором она утверждает, что я буквально вырвал картину из ее слабых рук. Совратил старушку.

— Постой. Помнишь, Вишневский говорил, что дневник, возможно, писался для кого-то.

— Понятное дело. Для бравых ребят с Петровки.

Чтобы наверняка знали, кого брать.

— Глупость. Выходит, она знала, что ее убьют… Нет, не для ребят с Петровки — для сообщника или обоих сообщников того мальчика. Не могу предположить, почему и как, но они каким-то образом выяснили, где портрет, и решили его заполучить.

— Через двадцать лет?

— Ну и что? Может, у них обстоятельства какие-то неотложные. Или, допустим, сразу после того преступления они загремели за решетку за какое-то другое.

Теперь вышли. И пришли за портретом. Вот она и хитрила — для них писала дневник, в котором утверждала, что тебе известно про портрет и, следовательно, в случае чего его будут искать. А сама спешила избавиться от «Душеньки». Чтоб уж наверняка!

— Допустим. Зачем же тогда им понадобилось се убивать, да еще таким эстетским образом? Громилы ведь — родителей, если помнишь… Ну ладно. И мало — убили, еще устроили инсценировку со временем, разбитыми часами и прочим.

— Чтобы приплести к делу тебя. Они же прочли в дневнике, что встреча была назначена на десять. Значит, в десять ты был у нее, забрал портрет. И она наверняка подтвердила это.

— Ну и?.. Портрет у меня. Зачем убивать старушку?

— Да просто так. Они же профессиональные убийцы. За то, что отдала портрет, в конце концов. Ее — убить, тебя — подставить следствию в качестве убийцы.

— Слишком тонко для громил с двадцатилетним стажем. Они же не из новых, которые с образованием и тонкой психологической организацией.

— Это — в кино.

— Тем более.

— Выходит, ребятам с Петровки осталось только найти громил — и ты, милый, свободен как ветер.

— А Морозов?

— Так ведь Вишневский сказал, что видит свет в конце тоннеля.

— Ничего такого он не говорил.

— По смыслу — именно так.

— Что ж, получается — снова ждем Вишневского.

— Ждем. Но завтра ни свет ни заря — клянусь! — поеду по твоим старичкам-боровичкам. Поздравлять с праздником.

— Они в большинстве своем антикоммунисты.

На том и порешили.

Однако Лиза долго еще не спала — ворочалась, тревожилась непонятно о чем.

Стройная, убедительная на первый взгляд версия нравилась ей все меньше.

И непонятно было — почему.

Оттого, наверное, беспокоилась, тревожилась душа.

И не спалось.