Читать книгу - "Тайная жизнь пчел - Сью Монк Кид"

Осенью Южная Каролина меняет свой цвет на рубиново-красный с оттенками оранжевого. Я смотрю на все это из окна комнаты второго этажа, комнаты, которую оставила мне Июна, выйдя в прошлом месяце замуж. О подобной комнате я не могла и мечтать. Августа купила мне новую кровать и туалетный столик, которые мы выбирали вместе с ней по каталогу. Виолетта и Куини подарили мне цветистый ковер, который до этого лежал у них в пустующей комнате и был никому не нужен, а Мабель сшила полупрозрачные занавески с помпончиками и бахромой. Кресси связала из разноцветной пряжи четырех осьминогов, чтобы они сидели на моей кровати. Мне бы вполне хватило и одного осьминога, но это была единственная поделка, которую Кресси умела мастерить, так что она делала их без устали.

Люнель сотворила для меня шляпку, которая превзошла все другие шляпы, какие она когда-либо делала, — даже свадебную шляпу Июны. Она немного напоминает мне шапочку священника. Она высокая, словно бы вся тянется ввысь. Но она более круглая, чем у священника. Я ожидала, что она будет голубой, но — не тут-то было — шляпка оказалась золотисто-коричневой. Возможно, подразумевалось, что это такой улей. Я надеваю ее только на встречи Дочерей Марии, поскольку в любом другом месте она остановила бы дорожное движение на много миль во всех направлениях.

Каждую неделю к нам приезжает Клейтон и рассказывает, как у меня и Розалин идут дела в Силване. Он говорит, что нельзя просто так избить человека в тюрьме, чтобы это сошло тебе с рук. В любом случае обвинения против меня и Розалин будут сняты не позднее Дня Благодарения.

Иногда вместе с Клейтоном приезжает его дочь Бекка. Она на год меня младше. При виде нее я всегда вспоминаю ту фотографию в офисе ее отца, где она прыгает через волны, держа его за руку. Я храню вещи моей мамы на специальной полочке в моей комнате и позволяю Бекке на них смотреть, но не трогать. Однажды я позволю ей их потрогать, поскольку считаю, что так поступают хорошие подруги. Мое отношение к этим вещам как к объектам поклонения уже начинает проходить. Уже скоро, наверное, я смогу протянуть Бекке щетку моей мамы и сказать: «Держи. Хочешь причесаться?» или «Хочешь поносить эту брошку-кита?».

В школьной столовой мы с Беккой, завидев Зака, всегда садимся с ним рядом. Мы завоевали репутацию «любительниц негритосов», и, когда какие-нибудь балбесы кидаются в Зака скомканной бумагой, что во время переменок является любимым занятием многих из них, нам с Беккой перепадает не меньше, чем Заку. Зак говорит, что нам лучше держаться от него подальше. Но мы говорим: «Всего лишь бумажные мячики — большое дело!»

Моя мама не прекращает улыбаться мне с фотографии, которая стоит возле моей кровати. Думаю, что я простила нас обеих, хотя иногда в моих снах ко мне возвращается печаль, и тогда приходится просыпаться и прощать нас снова.

Я сижу в своей новой комнате и все записываю. Мое сердце ни на секунду не прекращает свой разговор. Теперь я — хранительница стены. Я не устаю подпитывать ее записками и новыми камнями. Будет неудивительно, если Маина стена плача переживет нас всех. В конце времен, когда все строения мира обратятся в прах, стена все еще будет на своем месте.

Каждый день я подхожу к черной Марии, которая смотрит на меня своими мудрыми глазами. Она старше всех стариков и прекрасна в своей уродливости. Кажется, что с каждым моим приходом трещины на ее теле становятся все глубже, что ее деревянная кожа старится у меня на глазах. Я никогда не устаю смотреть на ее мощную воздетую руку, на кулак, похожий на какой-то сосуд, каждую секунду готовый взорваться. Она — воплощенная сила любви, эта Мария.

Я чувствую ее в самые неожиданные моменты, где-то внутри меня происходит ее успение на небеса. Она внезапно начинает возноситься, и тогда она поднимается не вверх, а все дальше и дальше в глубь меня. Августа говорит, что Мария заполняет пустоты, которые выдалбливает в нас жизнь.

Эта осень — пора чудес, и все же каждый день, каждый божий день, я мысленно возвращаюсь к тому августовскому мгновению, когда уехал Т. Рэй. Я стояла тогда на дорожке, среди камней и кусков грязи, и смотрела на крыльцо. И они были там. Все эти матери. У меня больше мам, чем у любых восьмерых девочек, взятых на улице. Они — луны, сияющие надо мной.