Читать книгу - "Лицей послушных жен - Ирэн Роздобудько"

Я готова была зайти в дортуар совершенно спокойная, без эмоций. Еще раз посмотрела на себя в зеркало: я была такая же, как всегда. Разве что глаза блестели, как от высокой температуры. И ноги еще дрожали.

Пошатываясь, я пробралась в наш десятый дортуар с одной мечтой: пускай там уже все спят! Тогда я тоже нырну под одеяло и до утра отмолю весь грех сегодняшнего вечера.

Но на удивление, мой поздний приход не вызвал у девочек никакой реакции, хотя они не спали.

Когда я вошла, все они в полной темноте сидели на кровати Лил и о чем-то оживленно шептались. Только показали мне пальцем: тихо!

Все внимание было приковано к Лил.

Дорогой дневник…

Теперь ты знаешь почти все то, что я скоро вырву из тебя и сожгу в камине на первом этаже. А лучше – съем. И пусть умру от отравления или заворота кишок!

А раз так, то еще немного допишу сюда об этом вечере и о поступке Лил.

Как тебе уже известно, она поклялась убедить нас, что она не врунья.

Когда мы не взяли ее с собой на крышу смотреть бал, она совершила такое, от чего и до сих пор мои волосы становятся дыбом, а тот ужасный случай с Саксофоном в ночном саду кажется детской забавой и бредом, которого словно и не было.

Так вот.

Как я уже говорила, во время бала все внимание руководства было направлено на выпускниц и течение бала. По коридорам корпуса не рыскали воспитатели, вся охрана была задействована в наблюдении за порядком в Бальном зале. Повара и уборщицы тоже выстраивались там под стенами в ожидании прихотей наших почетных гостей.

Зная об этом, Лил…

Даже руки дрожат, когда пишу…

Одним словом, Лил прокралась в кабинет госпожи Директрисы и начала прочесывать шкафы и ящики в поисках каких-нибудь доказательств или хотя бы намека на то, что она не соврала нам.

Представляю, как ей было жутко. Наверное, страшнее, чем мне в саду! Это уж точно было преступление. Да еще какое! Лил прокралась в кабинет Директрисы, забравшись через окно.

Там, в огромных шкафах хранились личные дела на каждую курсантку – с самого начала нашего пребывания в ЛПЖ. Как я уже говорила, после окончания учебы все наши дневники изымались из нашего оборота и оставались здесь.

Но и потом, на протяжении пяти лет, мы должны были присылать в родное заведение свои отчеты о течении жизни за его пределами. Это, по словам учителей, шло на пользу остальным в плане «анализа и обобщения опыта и усовершенствования учебного процесса».

Лил нашла папку, на которой было написано имя Тур.

Поскольку Лил хотела доказать нам свою правоту, она не придумала ничего лучшего, чем… забрать папку и принести сюда, в дортуар. Ох, лучше бы она принесла бомбу! Это было бы одно и то же!

В тот момент, когда я, взволнованная, вошла в комнату, девочки как раз решали, что делать с этой папкой.

Конечно, первым порывом было осудить действия Лил и отнести все назад.

С другой стороны, пухлая папка лежала на кровати Лил и притягивала наше внимание как магнит. Еще бы! Мы же никогда не знали, что пишут другие, и прямо-таки умирали от любопытства.

– Сделаем так, – решительно сказала Рив. – Быстренько прочитаем ее и до утра вернем на место.

– А если кто-то об этом узнает? – испуганно спросила Озу.

– Если каждая из нас будет молчать, никто не узнает, – сказала Мия.

Мы переглянулись. Это было опасно: никто из нас не мог поручиться за другого!

– Может, лучше все-таки отнести ее? – предложила Ита.

– Ты не уверена в себе? – подозрительно спросила Рив.

Ита покраснела как помидор и закачала головой: мол, нет, уверена.

Лил взяла папку в руки, развязала грязноватые веревки, и мы склонились над ней так же, как склонялись к иллюминатору на крыше Бального зала, – затаив дыхание, с ощущением запрещенного и опасного развлечения.

Лил начала листать бумаги.

В самом начале они были пожелтевшие, написанные детским почерком с множеством пятен, рисунков и ошибок. На них было все то, что писали и мы начиная с первого класса.

О том, какое счастье попасть в это элитное заведение, какое здесь хорошее питание с ежевечерним яблочным штруделем, какие развлечения и игры на свежем воздухе, песни, которые мы поем у костра летом, и подарки от святого Николая – зимой. Об одежде и игрушках, об уроках вязания и танцев, об учителях, которые полностью заменили родителей. Конечно, были и пассажи по поводу тоски по дому, но они сразу же прерывались весомыми аргументами в пользу прекрасного существования в ЛПЖ.

«Сегодня нам давали розовое мороженое, – вслух читала Лил, – а потом водили в сауну. Немного думала о бабушке, здорова ли она. И помолилась за то, что теперь ей намного легче, так как она не должна присматривать за мной…»

Страницы, касающиеся учебы в старших классах, были об уроках, о выборе духов, об интересе к балам и так далее.

Читая это, мы переглянулись. Это ж надо: все писали как под копирку!

И о мечтах. И о будущей жизни.

Возможно, Тур больше, чем другие, описывала уроки танцев, стихосложения и пения. Но это и неудивительно. Она была самой талантливой среди нас!

Мы быстро просмотрели записи до того самого дня, когда для Тур настало время первого бала.

И отсюда начали читать медленнее.

Она писала, как ей понравился Алекс, в чем он был одет и как она чуть не потеряла сознание, когда он впервые положил свою руку ей на талию, приглашая танцевать.

На последней странице, которая касалась жизни в лицее, была совсем короткая запись: «Завтра я уеду из родных мест. Алекс сказал, что меня ждет самая счастливая жизнь. Моя благодарность не имеет границ. Я плачу и молюсь. Я счастлива…» Внизу под записью было нарисовано сердце.

В конце этих записей стояла печать ЛПЖ, заверенная подписью госпожи Директрисы.

К довольно объемному дневнику, прошитому металлическими скобами, было приложено еще с десяток других листов, на которых значилось «Дополнение».

Это уже Тур прислала после выезда из ЛПЖ отчет, который нас особенно интересовал.

Тот самый, благодаря которому наша молчунья Лил должна либо оправдаться, либо так и остаться вруньей.

Дрожащим голосом Лил начала читать.

Отчет отличался от предыдущего текста тем, что фразы были обрывистые, а почерк небрежный, как будто писали в темноте.

Первые десять страниц поразили нас однообразием, поскольку на них было написано всего два слова: «Я счастлива».

Иногда слова сливались в одну длинную фразу: «Ясчастливаясчастливаясчастливаясчастлива…», а местами между ними был большой интервал и они ползли то вверх, то вниз. Как будто Тур таким образом танцевала на бумаге восточный танец, во время исполнения которого дрожит каждая мышца.