Читать книгу - "Красно-коричневый - Александр Проханов"

Отец Владимир начал ему отвечать, но Хлопьянов не слушал. По проходу вдоль зеркал шествовал Белый Генерал, в темном строгом костюме, худой, бледный. Его узко поставленные строгие глаза смотрели прямо перед собой. Проходя одно за другим зеркала, он ни в одно не взглянул. За ним следовало два телохранителя, коротко стриженных здоровяка, которые подозрительно и враждебно оглядывали встречных. Хлопьянов устремился к Белому Генералу, преградил ему путь.

– Вы сказали, что мы встретимся здесь! Вы мне дадите ответ!

Тот всматривался в него недовольно и строго. Через секунду узнал. Легкая досада промелькнула на его лице, но он ее тут же скрыл.

– Я вас помню… Чуть позже… После торжественной части… – и прошествовал дальше, худой, чуть сутулый, охраняемый преданными стражами.

Зазвенел звонок. Званая публика потянулась в зал. Хлопьянов вместе со всеми вошел в белоснежное пространство, уставленное сияющими колоннами, среди которых сверкали, искрились бриллиантовые люстры, словно ослепительные прозрачные солнца.

На сцене стояли кресла, корзина с алыми розами, висела геральдика акционерного общества – золотые куполы собора. На сцену под аплодисменты, один за другим, выходили, улыбаясь и раскланиваясь, – знакомый Хлопьянову купец, учредитель золотоносной компании. Дородный пышный монах, вплывший как пароход. Две черноволосые, восточного вида дамы, – одна совершенно старуха, в морщинах и складках, с лиловыми накрашенными губами, напоминавшая сушеную сливу. Другая – полная, увядающая матрона с толстыми ногами и большой стиснутой платьем грудью. Обе улыбались и кланялись, и по тому, как загудел, зааплодировал зал, Хлопьянов догадался, что это и есть «царские отпрыски» – бабушка и мать предполагаемого наследника, которого, однако, с ними не было. Затем многозначительно, с легким поклоном, проследовал какой-то господин с курчавой шевелюрой. Последним, строго по-военному, прямо прошагал Белый Генерал, без улыбки, сурово, как и подобает вождю. Все они расселись по креслам, так что корзина с розами оказалась перед венценосными дамами, слегка закрывая их полные, слишком видные из-под коротких юбок ноги.

Хлопьянов вдруг вспомнил, как однажды в детстве был в этом зале с бабушкой на новогодней елке. Уже тогда поразили и восхитили эти хрустальные светила, и огромное зеленое дерево, и серебряные, у самых глаз, хлопушки. Летело на его костюмчик разноцветное конфетти, и где-то среди танцующих медведей и зайцев, разгоряченных скачущих ребятишек – бабушка, страх потеряться среди громогласной музыки, блеска и топота.

Первым взял слово купец, устроитель торжества. Радушно, от сердца, прижимая обе ладони к тугой груди, благодарил собравшихся и особенно венценосных особ, которые разом, как две индюшки, повернули на звук его голоса свои черноволосые головы, заулыбались одинаковыми сиреневыми ртами, фарфоровыми вставными зубами.

– Хочу заверить наших августейших гостей, что русское золото, которое семь десятилетий служило злу, поддерживало большевистский тоталитарный режим, питало сатанинскую революцию, теперь будет служить только добру, восстановлению храмов, просвещению юношества, меценатству, развитию ремесел и художеств!..

Хлопьянов всматривался в ослепительное сверкание люстр, которые в дни похорон, обтянутые крепом, светили как из грозовой тучи. И под ними в гробах, сменяя друг друга, лежали вожди, на бархатных подушечках пламенели ордена, на лезвии штыка горел голубой язычок, и текли вереницей генералы могучей армии, конструкторы боевых самолетов, рабочие гигантских заводов, певцы и художники великой страны. Как случилось, что под теми же люстрами оказались нахохленные бутафорские атаманы, оперные монахи, заезжие, со вставными зубами княгини, норовящие подкинуть в русское разоренное гнездо толстенького кукушонка, и все здесь присутствующие принимают это как должное, и никто не заплачет от горя по сокрушенной стране.

Следующим поднялся епископ и отслужил короткий молебен, упитанным рокочущим басом, раздувая сдобные щеки, взмахивая широкими рукавами. Весь зал поднялся, крестился, опускал головы перед тучным пастырем. Хлопьянов тоже стоял, слушал глас: «Блажен Бог наш…», но мысль его была невыносимо-мучительна. В этот миг, когда текло торжество, звучали речи о возрождении России, за пределами этого зала останавливались заводы, хирели города, распиливались лодки и авианосцы, и пыльные казахские овцы, подгоняемые сморщенным от жары пастухом, паслись на недавних космических стартах, разграбленных и разоренных кочевниками.

После молебна взял слово курчавый господин, оказавшийся представителем московской мэрии. Слегка картавя, раскланиваясь в сторону епископа и царственных отпрысков, он сообщил, что акционерное общество «Русское золото» украшает собой московскую предпринимательскую элиту, и сам мэр передает поздравления зачинателям славного дела.

– Мы в свою очередь сообщаем благородному собранию, что Храму Христа Спасителя, разрушенному безбожниками, скоро быть, и на его куполах засияет частичка и вашего золота!

Пока он говорил, Хлопьянов, страдая от фальши, разлитой в его косноязычных речениях, думал, что пока позолотят купола, еще сотня тысяч талантливых русских ученых, посаженных на голодный паек, уедет в Америку. Туда же уплывут секретные чертежи боевых систем и тайные планы Генштаба. В русских семьях не родится миллион детей, а девушки из провинции, не найдя для себя работы, приедут в Москву и рядом с Храмом Христа выйдут на панель. И старушка-учительница, стыдясь и смущаясь, дождется сумерек, чтобы выйти и порыться в помойке.

Под аплодисменты встала одна из сиятельных дам. Та, что помоложе, мать отсутствующего инфанта. Излучая благость, позволяя себя любить, не мешая аплодировать, она всем своим видом прощала прозревших соотечественников. Пусть слишком поздно, но они раскаиваются в давнишнем злодеянии.

Призвали ее и сына на любимую Родину, на Святую Русь. Сиятельная дама в слишком, как показалось Хлопьянову, короткой юбке, с толстыми бутылеобразными ногами, располневшая, грудастая, похожая на цесарку, с трудом выговаривала русские слова. Извинялась за свой выговор и одновременно слегка кокетничала знанием такого трудного русского языка.

– Мы очень любим Россию! Там, в изгнании, терпя невзгоды, мы никогда не забывали златоглавую Москву, наш боголюбивый народ, нашу святую православную церковь!

Она была похожа на восточную торговку помидорами, которых в изобилии видел Хлопьянов на кавказских рынках. Пока она лепетала, трогательно вздыхала, и даже однажды перекрестилась на епископа, олицетворявшего православие, Хлопьянов с глухим отвращением думал об устроителях будущей коронации, которой хотели подменить кромешную работу народа и его царей и вождей, протаскивавших махину державы сквозь игольное ушко истории. Эта иноземная дама, подсаженная в час беды утомленному, одурманенному народу, была для Хлопьянова олицетворением пошлости и неправды.

Она уже собиралась сесть рядом со своей престарелой матушкой, похожей на фиолетовый чернослив. Но поднялся Белый Генерал и широким удерживающим жестом помешал ей это сделать. В руках его был сверток. Обращаясь к претенденткам на русский престол, он совлекал оболочку, и в руках у него оказался желтый сияющий предмет. Он поднял его высоко, и все увидели золотое изображение храма.