Читать книгу - "Румянцевский сквер - Евгений Войскунский"

Свой трактат Саша тем летом таки добил. Последние страницы писал истово, не заботясь о том, что, начав с солидного изложения марксистских формул о неизбежности революционного преобразования мира, невольно съехал к концу работы на гегельянское, по сути, толкование разума, государства и права. Человечество, развиваясь, приходит ко все более глубокому пониманию свободы, выписывало его дерзкое перо. Начавшееся освобождение от беззакония и произвола, писал он далее, должно сопровождаться освобождением от рабской психологии… Когда завершена революция, нужны надежные гарантии против повторения произвола… То есть правовая система… В завершение — тщательно выписал из Гегеля: «Народ связан в одно языком, нравами и обычаями, а также образованием. Но связь эта еще не образует государства. Для государства, правда, весьма важны, кроме того, мораль, религия, благосостояние и богатство всех его граждан. И оно должно заботиться о содействии этим обстоятельствам, однако непосредственную цель государства составляют не они, а право».

Лариса, прочитав трактат, сказала:

— Акуля, это серьезная работа. Но по-моему, тебя занесло куда-то не туда. Знаешь, лучше никому не показывай.

— Почему? — удивился Саша.

— Ну… не знаю… Вон Элеонору вызывали куда-то на беседу, предупредили, чтобы прекратила читать этот… как его… самиздат.

— Но не посадили же! Другое время на дворе, Ларчик. Времена ночных страхов, слава Богу, прошли. Просто ты у меня трусиха.

— Пускай я трусиха, но…

— О ночь, в дожде и фонарях! — воскликнул Саша. — Ты дуешь в уши ветром страха. Сначала судьи в париках, / А там палач, топор и плаха.

— Акуля, умоляю, не будь легкомыслен!

— А с берега несется звон, — резвился Саша. — И песня дальняя понятна: «Вернись обратно, Виттингтон! О Виттингтон, вернись обратно!»

Андреев предложил ему совместно разработать новый раздел информатики. Да и следовало бы Саше вернуться в строгое королевство математических формул и уравнений, в коих было куда больше желанной гармонии, чем в непредсказуемом хаосе бытия. Но тут начался суд над молодым поэтом, обвиненным в тунеядстве. Бродского Саша знал только по рукописям его стихов, которые дал ему прочесть неугомонный Юра Недошивин. От Недошивина же знал о вопиющей неправедности суда. Он вставил в свой трактат суд над Бродским как негативный факт неизжитости примата революционной целесообразности над формальным законом. Хотя, подумалось ему, тут был скорее обыкновенный примат глупости.

Колчанов отнесся к трактату с некоторым сомнением, советовал смягчить категоричность заключительной части.

— У тебя там цитата из Аристотеля, — сказал он. — Дескать, об общем для всех каждый заботится очень мало. Отсюда ты делаешь вывод об индивидуальности — чтоб ее не затер коллектив. Ладно. Но нельзя забывать, что Россия — извечно страна общинного землепользования. Община! Вот почему идея социализма прижилась именно в России.

— Виктор Васильевич, вы не путаете общину с колхозом? Это ведь разные вещи. А насчет идеи социализма, то — все-таки марксизм завезли в Россию из Германии.

— Ты плохо знаешь историю, дорогой Саша. В России против социального неравенства задолго до марксизма, еще в четырнадцатом веке, выступали стригольники. И были такие нестяжатели — слышал про Нила Сорского? А огнепальный протопоп Аввакум?

— Вы считаете, что в России была наилучшая почва для марксизма?

— Ну, во всяком случае, почва, более подготовленная ходом исторического развития, чем в Германии. Я имею в виду тенденцию к социальному равенству, к уравнительной политике, что ли… Общинное землепользование. Да еще трехсотлетнее татарское иго…

Трактат Колчанов отдал Милде, которая работала в общественно-политической редакции одного издательства. Милде рукопись понравилась, она вознамерилась включить ее в новую серию о социалистической демократии, издать брошюрой для массового читателя. Однако главный редактор рукопись Милде завернул, узрев в трактате «явный ревизионизм».