Читать книгу - "Айза - Альберто Васкес-Фигероа"

— Они уехали? — спросила она.

Гойо Галеон, сидевший во главе стола, кивнул, жестом приказывая ей сесть.

— Все, — сказал он. — С Рамиро я даже не виделся.

— Боюсь, уже никогда не увидитесь, — заметила девушка и начала накладывать себе на большую тарелку яичницу с помидорами и луком, а затем черную фасоль. — Вам не следовало его отпускать.

— Он уже большой мальчик, и к тому же я братьям не нянька.

— Оно и видно, семерых-то уже нет в живых, но я думала, что уж этого, последнего, вы постараетесь сохранить… — Айза с аппетитом принялась за еду, но при этом добавила: — Кто же тогда, по-вашему, будет вами восхищаться в тот день, когда вам суждено исчезнуть?

— А мне и не нужно, чтобы мной восхищались.

— Ах, вот как?

В ее словах было столько насмешки, иронии или сомнения, что Гойо Галеон был готов взорваться вопреки тому, что пообещал себе, что не позволит девчонке вдвое его моложе вывести его из себя.

— Я не буду ходить вокруг да около, теряя время, — предупредил он ее. — Я собираюсь спать с тобой две недели, потому что уверен, что связь мужчины и женщины рассчитана на определенное количество сношений, мне этого вполне хватит. Затем я доставлю тебя обратно в «Кунагуаро» — и все довольны. — Он выразительно помолчал. — Но если ты вздумаешь злоупотреблять моим терпением, клянусь, что через три дня — три дня, слышишь! — я подвешу тебя над рекой на съедение кайманам… Ясно?

— Яснее некуда.

— Ну так решай.

Айза показала на тарелку:

— Я могу закончить завтрак?

Гойо Галеон почувствовал, как кровь прихлынула к лицу, а рука с такой силой сжала вилку, что чуть не согнула ее, однако, несмотря на охвативший его гнев, голос, когда он заговорил, звучал ровно:

— По правде говоря, я так и не понял: то ли ты слишком ушлая, то ли совсем без мозгов… — Он сделал паузу, и его тон стал угрожающим. — Ты хоть соображаешь, с кем разговариваешь?

Айза уверенно ответила:

— С Гойо Галеоном, который всю жизнь боялся только двух вещей: оказаться сыном сержанта Кироги или Анастасио Тринидада.

Вилка упала в фасоль с неуместным «плюх!», и скатерть и рубашка хозяина дома оказались забрызганы густым коричневым соусом.

На пару минут Гойо Галеон, казалось, лишился дара речи и потрясенно уставился в лицо сидевшей напротив девушки, которая только поглядывала на него поверх чашки, невозмутимо попивая бурый кофе.

Наконец он еле слышно с трудом выдавил из себя:

— Откуда ты это знаешь?

— Вчера вечером мне об этом рассказали.

— Кто?

— Кое-кто, кому это было известно.

— Это было известно только моей матери.

— Значит, это была она.

— Она умерла одиннадцать лет назад.

— Она не называла мне дату. Лишь сказала, что когда вы были ребенком, то наедине с ней всегда настаивали, плача и умоляя, чтобы она сообщила вам имя отца. Что вы были единственным из ее сыновей, которого это волновало, и так как она упорно не соглашалась раскрыть тайну, просили ее хотя бы поклясться, что это был не сержант Кирога и не пьяница Анастасио Тринидад.

Гойо Галеон покачал головой, не сводя с девушки глаз, и затем почти прохрипел:

— Ты сволочь, сукина дочь… Даром что личико ангельское, а такое вредное насекомое еще поискать… — Он отодвинул от себя тарелку и откинулся на спинку стула, потому что его словно вдруг замутило и даже перехватило дыхание, и, не меняя тона, добавил: — Не знаю, какие трюки ты там используешь, но со мной этот номер не пройдет, потому что сержанту Кироге я влепил пулю между рогов, а Анастасио Тринидаду перерезал горло, когда он дрых на своей же блевотине.

— Ни тот, ни другой не был вашим отцом.

— Откуда ты знаешь?

— Ваша мать никогда не имела дела с сержантом, поскольку тот был импотентом. А Тринидад был отцом только вашего брата Сеферино.

— Ты все выдумываешь!

Айза лишь пожала плечами, а он все не унимался:

— Ты выдумываешь. Рамиро, у которого язык без костей, наверняка тебе что-то наговорил, и ты теперь расставляешь сети, только я не такой болван, чтобы попасть в ловушку.

Гойо зажег сигарету, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы сдержать дрожь в руке, державшей спичку. Такое случилось с ним впервые, и от этого он разозлился еще больше.

Пару раз затянувшись и немного успокоившись, он добавил:

— Раз уж тебе, по-видимому, столько всего известно, скажи-ка: кто же все-таки был моим отцом?

— Если она вернется сегодня ночью, возможно, она мне это откроет.

— Кто, моя мать? Сомневаюсь, что она выйдет из могилы, чтобы рассказать тебе то, что никогда не рассказывала никому. Старуха всегда держала в секрете, кто у кого был отцом. Мы были ее дети, и точка. Она всех нас любила одинаково.

— И вам это было не по душе…

— Что?

— То, что она всех любила одинаково. Что не замечала того, что вы не похожи на остальных. — Айза пристально смотрела на мужчину, стараясь прочесть по его лицу, как он воспринимает каждое слово. — Потому-то вы и решили привлечь ее внимание. Убили двух несчастных пьяниц: дескать, они ее оскорбили. Начиная с этого момента, вы уже были не таким, как другие.

Гойо не отозвался. Казалось, ему требовалось время, чтобы переварить то, что Айза только что ему сказала. Наконец он медленно поднялся, обошел стол, остановился перед ней и неожиданно изо всей силы, на которую был способен, влепил ей оглушительную пощечину.

Айза и бровью не повела, только смотрела на него огромными зелеными глазами, в глубине их читался вызов, и в тот момент они словно принадлежали женщине, которая прожила тысячу лет.

Должно быть, Гойо Галеон понял по ее глазам, что столкнулся с человеком, который «приманивал рыбу, усмирял зверей, приносил облегчение страждущим и утешал мертвых». Это открытие, вероятно, еще больше сбило его с толку, потому что он внезапно посмотрел на руку, словно сам поразился тому, что осмелился ударить девушку, и, еле слышно пробормотав «я сожалею…», повернулся и вышел, чтобы запереться в своей комнате, потому что у него опять разболелась голова.

Айза долго сидела неподвижно, затем неторопливо налила себе новую чашку кофе и стала задумчиво пить, глядя на дождь, на уток, на цапель, круживших над рекой, и толстое бревно сейбы, которое несло течением. На нем сидела крохотная обезьянка арагуато, отчаянно пытаясь удержаться, чтобы не упасть в воду, где ее ожидала верная гибель. Айза вновь спросила себя, что она здесь делает, вдали от Лансароте и от дома, и куда это ее толкает по своей глупой прихоти судьба, которой, видно, нравится играть ее жизнью и жизнью дорогих ее сердцу людей. Она оставила им не больше шансов, чем вот этой несчастной обезьянке, которую уносила вода, подвергая разным неожиданностям, к тому месту, где река сужается и течение становится особенно бурным, чтобы отправить бедняжку на съедение кайманам.